Погашено кровью

Март Михаил

Чижов похлопал по вещмешку

— Запаслись.

— Вечером жду.

Рахман повернулся и быстрой походкой засеменил по шпалам к платформе.

Беглецы переоделись в вагоне и, попрощавшись с Куркиным, ушли. В метро ехали молча, но, выйдя на улицу в центре города, Белый сказал своему спутнику:

— Ну вот, паломник, цель достигнута. Под ногами Москва. Давай дернем по сотке в травиловке, и разбежались. Теперь у каждого свой клубочек.

Зашли в первый же бар, заказали выпивку и сели за столик. После двух рюмок

и сигареты Чижов заговорил быстро и отрывисто, будто он провожал человека, поезд тронулся, а он не успел сказать главного.

— Не совладать тебе с этим делом в одиночку, Сергей. Поверь мне, я знаю в таких вещах толк. Засветишься и погоришь. Кроме меня, тебе никто не поможет, я буду на подхвате. Ты шагнул на минное поле без миноискателя. Неоправданный риск. Так цели не достигают.

— Брось, паломник. У тебя есть шанс. Иди и живи так, как хочешь, а моя задача доживать. Меня ждет царство тьмы.

— Когда ты войдешь в тень, я уйду А пока тебе пригодится моя помощь. Мне ведь эта Москва триста лет не нужна. Пару корешей, и все.

— Как знаешь. Собаками травить тебя не стану, хочешь идти — иди.

— С чего начнем?

— В дом свой хочу заглянуть. К соседям. Надо бы узнать, как мать похоронили, да и помянуть ее.

— К соседям я сам зайду, а ты жди где-нибудь неподалеку. У своего дома тебе лучше не светиться.

— Брось! В Москве нас никто не ждет. И уж слишком быстро мы добрались, без семафоров.

— Я так думаю, что во Владивостоке нас точно не ждут. Куда, интересно, двое москвичей пойти могут? В солнечный Магадан?

— Хорошо, иди сам. У рынка есть пельменная. Должно быть, уцелела. Приведи туда нашу соседку. Они дружили с матерью.

Чижов выглядел как студент-первокурсник. Спортивный вид, легкая походка, сумочка через плечо, вязаная шапка.

Дом и подъезд он нашел быстро. Днем во дворе тихо и безлюдно. В старом подъезде пахло мочой, плесенью и штукатуркой. Лифта в доме не предусмотрели, и на четвертый этаж Чижов поднялся, переступая через три ступени. На звонок долго не отвечали, затем послышались шаркающие шаги, дверь скрипнула и приоткрылась.

— Мне бы Марию Матвеевну повидать, — сказал Чижов, увидев в проеме маленькую щуплую старушонку.

— Это я, — удивилась женщина. — А вы кто?

— Я вам привез привет от Сергея Белого. Сына Дарьи Степановны.

Старушонка ахнула и, прикрыв рот ладонью, оглянулась на темный длинный коридор. Перекрестившись, она пробормотала:

— Помилуй Бог! Он же помер.

— Жив он, мамаша. Повидать вас хочет, но сюда ему приходить не с руки.

— Да где же он?

— В забегаловке у рынка.

— Батюшки, как же это! Я же второй год из дома не выхожу. Этажи высокие, ноги не ходят.

— Я вас, мамаша, обратно на руках подниму. Вы дверь-то откройте, я вам помогу.

Белый ерзал на стуле, сидя у окна, и не отрывал глаз от улицы.

Когда он увидел Чижа,

в руку которого вцепилась маленькая старушонка в ветхом пальтишке, у него на глаза навернулись слезы. Белый с детства рос сентиментальным ребенком и всю жизнь старался скрывать свои эмоции от посторонних глаз. Покосившись по сторонам, он смахнул рукавом слезы и прокашлялся, выбивая подступивший к горлу ком.

Чижов подвел старушку к столику. Белый встал. Она долго смотрела на него, затем взмахнула руками и, покачав головой, сказала:

— Худой-то какой… Вот Даша не дождалась-то. — Старушка расплакалась, и Сергей усадил ее за стол. Чиж сунул сигарету в рот и вышел на улицу, он не любил таких сцен.

— Слава Богу, вы живы, тетя Маша.

— Как же так, они, стало быть, ее обманули? Так за такой обман под суд отдавать надо. Они же ее в могилу отправили.

— Кто? О ком вы говорите?

— Как кто? Следователь твой.

— Ефимов?

— Мать-то его пороги обивала, все просила помочь. Ну… как это… Чтобы другой суд был.

— На апелляцию.

— Наверное. Ходила, умоляла. Год у его дверей просидела, а он ей и сказал, что, мол, ты помер в тюрьме. У него есть точное подтверждение тому.

Даша-то шагнула в коридор да тут же и скончалась. Прямо у его дверей дух вон вышел. Царствие ей небесное… Ну а я-то знала, куда она ходила. Смотрю, вечер, а ее все нет. Ну а утром я сама в милицию пошла. Там в кабинете еще один мужичишка сидел, все насмехался.

— Капитан Саранцев. Оперативник.

— Бог его знает, но дурной тип. Все улыбался, будто смешного чего увидел. Он мне и говорит: «Кончилась твоя подружка, бабуся. Как узнала, что ее сынок в зоне копыта отбросил, так и все! Сердце не выдержало, тут и окочурилась. В морг ее увезли». Как же, думаю, помер. Сережке всего двадцать годков с небольшим. А он свое твердит. Мол, капитан Ефимов извещение получил.

Ну а мать-то кувырк — и готова. Хотелось мне тогда этому кувырколке грязной тряпкой по морде пройтись, да у самой ноги подкосились. Словом, Дашу всем домом хоронили. Кто сколько смог. Но все по-хорошему, и поминки, и девять дней.

Теперь в ваши комнаты каких-то чучмеков многодетных вселили.

— Где ее похоронили?

— Как где? На Ваганьковском, рядом с отцом твоим. А как же? Первые годочки я ходила за могилой, прибирала, а теперь, поди, бурьяном поросла.

— И никто из моих дружков не мог помочь ей?

— Нет, Сереженька. Кузю я не видала. Слышала, что отец у него помер, профессор, а видеть не видела.

Чиж сдержал обещание и поднял старушку на четвертый этаж на руках.

Легкая как пушинка. Купили цветы, поехали на кладбище, и опять Чижов остался в стороне, ждал дружка у ворот. Он не понимал, что значит «мать», он вырос в инкубаторе, но видел волнение Белого и сердечная боль по каким-то странным каналам передалась ему.