Погасить Черное Пламя
Шрифт:
Хелькар не был ни с кем особенно дружен, кроме Махи и Глиргвай, конечно. Но, если так можно было выразиться, с Тиндекетом он был особенно недружен.
Когда Мандра напала на Железный Лес, Тиндекет долго не знал, что делать. Многие его родственники уехали в Полу – переждать это странное и ужасное время. Он же решил остаться. Наблюдая за ходом войны, эльф понял, что ему нужно. Ему было необходимо самое совершенное, самое лучшее в мире оружие и отряд, к которому можно было бы примкнуть. К кому идти за оружием, Тиндекет знал.
У Мораны он встретился с Махой. Она пришла за тем же.
А потом
И пулеметы.
Увидев их, Хелькар засмеялся. Тогда речь доставляла ему чисто физические затруднения – словно он забыл, как произносить слова.
– Да и не пулеметы это вовсе, – неожиданно четко и чисто произнес он. – Я бы назвал это многозарядным дисковым кремневым ружьем… интересно, откуда Морана выкопала эту рухлядь? Неужели существовали и стимпанковские ареалы?
Тиндекет не понял и половины слов, но смысл произнесенного уловил весьма четко. Его никогда не надо было просить дважды, чтобы дать кому-нибудь в глаз. Они сцепились с Хелькаром, и тут оказалось, что руки и ноги слушаются светловолосого эльфа еще хуже, чем язык. Тиндекет навалял ему так, что Хелькар еще долго не мог ходить. Троице пришлось задержаться в таверне Мораны. Отношения, начатые столь своеобразно, не смогли превратиться в дружбу даже тогда, когда Тиндекет увидел лук Хелькара и понял причину его презрения к пулеметам.
Тиндекет принялся открывать тушенку.
– Я помню то время, когда Дом был маленьким грибочком, который сестра Че посадила в этой пещере, – кряхтя, сказал он. – Тогда мы все спали под одним одеялом, на голой земле….
Тиндекет взломал крышку, бросил ее в стоявшее в углу ведро и закончил:
– Но я до сих пор не знаю, ни что такое Дом, ни что такое ты, Хелькар.
– Уймись, ради Мелькора, – вполне дружелюбно отвечал тот. Эльф уже знал, к чему клонит собеседник. – Я не буду есть твой борщ. Трава – не пища для орлов.
– Трава? – вскинулся оскорбленный в лучших чувствах Тиндекет. – Ты называешь это чудо, этот дар богов травой ?
Борщ решил принять участие в дискуссии – возмущенно шипя и пузырясь, он побежал из кастрюли.
– Аааа, козни Илу! – выругался Тиндекет.
С ловкостью фокусника он схватился за торчащий сбоку от плиты рычажок и перевел его в положение «минимум». Эльф мелко накрошил волокна тушенки, поставил рядом с кастрюлей небольшую сковородочку и высыпал тушенку на нее. Жир, растопляясь, зашипел. Тиндекет нагнулся, извлек из ларя пару луковиц, морковку, уселся на табурет рядом с мусорным ведром и принялся чистить лук.
В кухню заглянула Квендихен. В руках у нее была книжка в яркой обложке. «Приключения Анавенды при дворе короля Ирида», прочел Хелькар.
– Ууу, какие запахи! – воскликнула девушка. – Признайся, Тиндекет, ты бог? Бог кулинарии?
– Поверженный, – проворчал эльф. – Мои последователи изменили мне, теперь жрут всякое непотребство вроде картофельного пюре и вареной кукурузы…
Последнее слово Тиндекет выплюнул с нескрываемым отвращением. Квендихен чмокнула его в щечку.
– Мы никогда не изменим тебе, – заверила она эльфа, протягивая ему жестяную коробку с нарисованной на ней трубкой. Этот сорт табака растили только в Железном Лесу, и Тиндекет считал его лучшим. – Вот, я тебе курятину
– Спасибо… Скажи, Квенди, а Анавенда – это девушка или мужчина? – спросил Хелькар.
– Я пока сама не знаю! – засмеялась эльфка. – Пойду, помогу Махе накрывать на стол.
– Рано еще, – проворчал Тиндекет, но девушка уже убежала.
Эльф принялся резать лук. Разделив каждую луковицу на четыре части, он положил их в деревянную глубокую миску и стал рубить специальной полукруглой сечкой. Добавив нашинкованный лук в тушенку, Тиндекет взялся за морковку. Хелькар тем временем открыл коробку с красками и внимательно осмотрел их. Затем эльф поправил заколку у себя в волосах и сказал:
– Набить тебе трубку? Закончишь с супом и покуришь.
– Ты сегодня прям сам на себя не похож, – хмыкнул Тиндекет. – Но я буду дураком, если не воспользуюсь этим. Набей, сделай милость.
– Это все северный ветер, – сказал Хелькар и добавил каким-то странным голосом: – Буря идет…
– Буря так буря, пересидим, не впервой, – пожал плечами Тиндекет.
– В этот раз отсидеться не удастся, – сказал Хелькар. – Это будет огненная буря.
– Поговори с Че, – посоветовал Тиндекет. – Она тебя поймет лучше, чем я. Может, подскажет что. Например, сменить сорт табака.
Хелькар промолчал. Он сделал жест рукой, и коробка с табаком подплыла к нему. Второй жест – и трубка Тиндекета, лежавшая на полочке, плавно спланировала на стол перед эльфом. Он открыл коробку, разорвал бумажную пачку и принялся набивать трубку. Тиндекет почистил морковку и стал тереть ее на терке.
– Помнишь, мы говорили о пулеметах… ну, когда только познакомились? – спросил Хелькар.
Эльф кивнул, усмехнулся:
– Хочешь продолжить беседу?
Он отложил терку и деловито подтянул штаны. Хелькар отрицательно покачал головой.
– Ты стал умнее, – одобрительно заметил Тиндекет и снова взялся за морковку.
– Я хочу извиниться за то, что тогда сказал, – произнес Хелькар. – Морана дала вам самое совершенное оружие, какое могла. Существовали и другие механизмы для убийства, но к ним потребовались бы запчасти, которые негде взять.
– Существовали? – переспросил заинтересованный Тиндекет. – Когда? Где?
Над дверью снова зажегся огонек, на этот раз желтый. Голос Дома, лишенный каких бы то ни было интонаций, сообщил:
– Реммевагара вошел.
– Наконец-то, – сказал Хелькар. – Я уже начал за него беспокоиться.
Он встал, положил набитую трубку Тиндекета на стол и вышел из кухни.
– Как раз вовремя, – пробормотал эльф, провожая его взглядом. – Осталось только помидоры порезать, и будем есть.
Он высыпал морковку на сковородку к тушенке и луку.
Реммевагара и Каоледан играли на ковре.
Игрушками для маленького эльфа обычно служили сломанные ложки, пустые жестяные пудреницы Квендихен, куколки из ивовых веток, которые плела сестра Че, и смешные мягкие зверюшки из обрезков меха, которые иногда шила Маха. Счастье мальчика при виде деревянного солдатика в мундире из настоящей кожи, шелковом плаще и железной крохотной алебардой было неописуемым.