Погаснет жизнь, но я останусь: Собрание сочинений
Шрифт:
Ершов искоса поглядывает на девушек. Потом со вздохом вытаскивает свою цепь.
– Вот вас здесь три красавицы сидят, пусть три тыщи будет, три мильона, и ни одна не догадается…
Константин Трофимович улыбается и, обращаясь к внучке, просит:
– Шура, найди-ка ему нашу проволочку-хитрость. Вот, — говорит он, передавая Антипу Ермиловичу головоломку, — тоже штука, сумей вынуть одно кольцо из другого.
Ершов несколько минут сурово ковыряет проволочную головоломку, затем молча откладывает ее в сторону.
– Не догадался? — добродушно
– А я что говорю? — кивает Антип Ермилович. И повертев в руках тонкую, как игла, стамеску, продолжает:
– Мне одно видать, при вашем инструменте можно вырезать чепь совсем мелку, как горох, и для медведя она у вас придется в самый аккурат.
Предсказания Барашкова оправдались. На другой день Пронин не вышел на работу.
В общей мастерской молодежь, как обычно, усердно режет игрушку. Только в дальнем углу обстановка изменилась. На полу, среди груды щепок, сидит Антип Ермилович, вид у него рассеянный. Он ковыряет пальцем трухлявые волокна большущей плахи и уныло сообщает, что изнутри никудышная оказалась древесина.
– Плохие здешние места, даже лесу нет настоящего… Вот в Семенове у нас лесу, что хошь… Непроходимые стоят леса.
Исаак Абрамов раскладывает на скамейке инструмент: топорик, два тесла, нож и круглый резец. Сверху вниз косит он на Антипа свой острый глаз.
– В Семенове? — ядовито переспрашивает Исаак. А чего же ты хвастал, что за Загорском лесу много?..
Но настроение у Абрамова тоже унылое. Что ни говори, а подходящего материала не видно.
Не сдается один Угланов. Он водрузил крепкий чурбак и подобрал небольшую осиновую плашку, зарубает торцовый ковш.
– Чего попусту сидеть, хоть мелких наделаю для показа. А ты придумал всё же какой-то исход? — обращается он к Барашкову.
Антип Ермилович совсем опустил голову. Скользкая черная борода его лежит на осиновой плахе.
Абрамов поясняет Барашкову назначение инструмента.
– Нож какой страшный, вроде свинокола, — говорит Барашков.
– Вашим ножом у нас не пойдет, сразу сломится, а этот для крепости, железный, и только наварен сталью. Мы смело работаем, как хочешь им верти. А тесло видишь, как поперечный топорик, и на конце полукругло на манер плотничьего пазника. Им нутро долбить у ковша, а потом дочищать резцом круглым. У вас тоже этаких нет. Ну, зато нам тонких стамесок добиться негде.
Тут же у края стола примостился Ерошкин. Его левая нога повыше колена обернута тряпкой. К ноге он для упора прислоняет фигурку и тщательно охорашивает ее лезвием узкой покорной стамески. Разговор Ерошкин не слышит, для него надо кричать громко, потому что глухой он.
– Тоже обертывает ногу от пореза, — отмечает Исаак.
Антип Ермилович курит папиросу и мрачно философствует:
– Ноги-то не жалко, она заживет, а штаны кончишь.
Пока мы все изыскиваем возможности добыть подходящее
– Это в хозяйстве вещь!..
– А мы-то вот и не догадались сами сделать…
– Попробуй, ты над ним проковыряешься целый день, а тут видишь специалиста…
К Угланову приковано всеобщее внимание. Его хвалят. Удивляются его сноровке. Он даже покраснел от смущения, но старается держаться с достоинством, дескать, все это пустяки, а настоящее наше призвание много выше.
Исаака явно начинает тревожить успех Угланова. Он беспокойно ерзает на месте и что-то мучительно продумывает, потом вопросительно вскидывает глаза на Барашкова.
– А что ежели нам совместны сделать ковши?
– Как совместны? – не понимает Барашков.
– Так, что, скажем, я заведу ковш, а фигуры мне Ерошкин посадит на него.
Барашков оживляется:
– Эдак бы очень интересно получилось. Только мы из осины не сумеем вырезать тонкую вещь… Из сухой липы иное дело. Липы с Пучкова спрашивать не придется, она у каждого запасена на дворе.
Антип Ермилович стремительно поднимается от своей плахи и объясняет:
– Мы из любого можем. Что из сырой осины, что из тополя. А найдете в поперечнике тридцативершковую липу сухую, все едино сделаем. Решили совместно заводить, значит готовь липу, и говорить нечего. Ясно, приехали, чтоб вместе сообразить…
– Мы уж давай с тобой, — подмигивает Барашков Михаилу Угланову.
– Я полагаю, пушкинскую возьму тему. Вырежешь из Дубровского?.. Я в кино смотрел, всё помню. Ковш развернем большой и на крыльях твои фигуры.
– Не видал я картину, ну, Пушкина читал. Думаю сделать… Троекурова на коне, как он подъезжает к поместью Дубровских. А старик ваш, пускай, договаривается с Прониным.
– Я с Прониным, — охотно соглашается Антип Ермилович. — Мы удумаем… Я дома о балде Пушкина сделал. Все в точности: и как зайцев пускал, и с кобылой…, Чертенка сделал махонького. Три раза ходил к дочери, чтобы все упомнить. Читала она мне три раза. Сделал!
Во время совещания входит Стулов, внимательно прислушивается к разговорам, обращаясь ко мне, пожимает плечами:
– Зря это они затеяли. Разве возможно в десять дней создать новую композицию?!
– Да еще без пластелина, — в тон ему добавляю я.
– Вы не смейтесь, я тоже пришел поработать с ними. Только ничего не выйдет из таких грандиозных замыслов.
Абрамов смотрит на Стулова, будто стараясь угадать его способности.
– Посадишь цаплю, как в шкафу стоит, на мой ковш, чтоб из цельного куска?.. Оставлю тебе баклажку для нее, — говорит он.