Поглупевший от любви
Шрифт:
— Мне очень жаль, Генриетта. Зная о твоей любви к детям, можно представить, как это все ужасно для тебя.
— У меня нет выбора! — свирепо прошипела она, пытаясь убедить прежде всего себя. — У меня обязательства перед Джози и Аннабел. И разве для тебя это не так же ужасно?
— Мне тяжело видеть тебя такой расстроенной, — пожал плечами Саймон.
— Это и твой ребенок! — резко бросила она.
— Я не… — Он осекся. — Генриетта, я никогда не притворялся добрым семьянином. Но прекрасно понимаю, как сильно тебе хочется иметь ребенка. Почему бы
— Я была у докторов! — с ненавистью крикнула она. — Они тыкали пальцами в мое бедро и качали головами. Слушали историю о гибели матери и смотрели на меня… словно вынося смертный приговор.
Дарби оттолкнул тарелку.
— В таком случае предлагаю напиться и пропустить бал. От Генриетты не ускользнул намек на пресловутую синюю бутылочку.
— Нет! — истерически взвизгнула она. — Я не смогу выпить снадобье, которое убьет мое дитя! Скорее уж умру сама! Я хотела этого ребенка всю свою жизнь!
— Я не… — Он остановился и начал снова: — Предлагаю обсудить все это утром.
— Есть вещи, которые следует обсудить сейчас.
Он спокойно воззрился на нее. Но для Генриетты потеря ребенка и невозможность спать с Дарби смешались в одно целое. Боль была такая, словно сердце рвали тигриные когти. Но муж оставался совершенно невозмутимым. Ничего не скажешь, мужчина действительно отличается от женщины.
— Скорее всего этот чехол оказался ненадежной защитой, — заметила она.
— Судя по твоему состоянию, ты полностью права.
— И что мы теперь будем делать? — выдавила она. Дарби молчал.
— Саймон, что нам теперь делать?
— Я думаю, — коротко бросил он.
Ну разумеется. Джентльмен, считающийся образцом приличных манер и знатоком этикета, такой, как Дарби, наверняка не слишком рад сообщить жене, что отныне ее место в детской.
— По-моему, у нас не такой уж большой выбор, — настаивала она, не замечая, что голос звучит чересчур высоко и надтреснуто, как битое стекло. — Очевидно, необходимо немедленно прекратить всякую деятельность, ведущую к продолжению рода.
Дарби осушил бокал. Но на лице по-прежнему ни следа эмоций.
— Ты должен взять себе любовницу, — свирепо прошипела она.
— Я бы предложил кое-что другое… Но она перебила его:
— Я вынудила тебя жениться на мне.
— Но я женился, прекрасно сознавая все ограничения, — возразил Дарби.
— Ты не понимаешь! — отрезала она. — Я написала это письмо…
Она осеклась. Правда была слишком ужасной. Даже если он и не любит ее и просто ценит ее привязанность, что хорошего может дать правда? Если он захочет иметь любовницу, и спрашивать ее не станет.
— Я это знаю, — терпеливо заметил он. — Поверь, Генриетта, я хорошо сознавал риск, связанный с женитьбой на тебе.
Но Генриетта продолжала, гонимая слепой болью саморазрушения:
— Ты не понимаешь! Я написала это письмо и договорилась с Эсме прочитать его
Выражение его лица не изменилось.
— Неужели не понимаешь? Я решила, что хочу выйти за тебя, и поймала в ловушку. У тебя не осталось другого выхода, кроме как жениться на мне.
Свинцовое молчание, осевшее в комнате, прервалось только с приходом Фаннинга. Как все хорошие слуги, он инстинктивно чувствовал, когда не следует беспокоить хозяина, и поэтому вышел, оставив на столе третье блюдо. Дарби кивком дал ему знать, что при необходимости позвонит.
Генриетта поспешно допила вино.
— Я намеренно скомпрометировала тебя.
— Но почему ты пошла на все, чтобы стать моей женой? — спросил он наконец.
— Я хотела детей! — выпалила Генриетта, но тут же поняла, что это не совсем так. — Я хотела тебя, — поправилась она.
Ее одолевал гнев. Гнев на судьбу, гнев на мужа и больше всего на себя. Если бы она не сотворила ужасной глупости, выйдя за него замуж, сейчас и речи не было бы ни о каком синем пузырьке.
— Вот как? Почему же? — уже с большим интересом осведомился он.
— Ты так отличался от мужчин Лимпли-Стоук! — воскликнула она. — Ты целовал меня. Я хотела твоих детей. Ты нуждался в моем наследстве.
Она пожала плечами.
— Впрочем, какое это имеет значение?
— Полагаю, никакого. Могу я теперь узнать, как эти неприглядные открытия способны повлиять на нашу будущую супружескую жизнь?
По его тону было трудно сказать, зол ли он: в голосе не было ярости. Только нечто вроде брезгливости.
В душе Генриетты росло жуткое ощущение того, что в этот момент она безжалостно уничтожает нечто драгоценное и хрупкое, как морозные узоры на стеклах. Но что означает разрушенная семейная жизнь по сравнению с тем, что она сотворит, выпив это снадобье?!
— Сразу же после ужина у Эсме, прежде чем мы заговорили о чехле, ты предложил брак, в котором у тебя будет любовница, а я останусь кем-то вроде няни при твоих сестрах.
— Насколько я припоминаю, о любовнице первой заговорила ты.
— К этому мы еще вернемся, — отмахнулась она, не обращая на него внимания. — Я не могу просить тебя жертвовать собой, тем более что добилась этого брака нечестными средствами.
Она смотрела на него сухими глазами, высоко подняв голову.
— После сегодняшней ночи…
Она имела в виду после того, как выпьет проклятую настойку.
— …мы больше не станем делить с тобой одну постель. Мое тело снова будет принадлежать только мне.
И это было едва ли не худшим из всего, что ей придется пережить. Познав Дарби, став частью Дарби, невозможно снова спокойно и без отчаяния вернуться в свою кожу.
— Ты, похоже, сердишься на меня, Генриетта. И делаешь все, чтобы я рассердился на тебя. Почему?
Она смотрела на него и ненавидела… ненавидела это спокойствие. Почему он не взбесился, узнав о ее обмане? Потому что ему абсолютно наплевать. Даже если они не будут делить постель, он все равно обзавелся нянькой для детей.