Погоня
Шрифт:
— Однако правда всегда благо?
Нута лишь кивнула, и как-то торопливо, между делом, она ждала, что дальше, предчувствуя ожидающие ее загадки.
— А если правда ведет к смерти, она благо?
Нута молчала. Не трудно было понять, куда клонит оборотень, и потому она не стала говорить, что «если смерть ведет к правде, то…» и прочие представлявшиеся ей бесспорными соображения.
— Да… — сказала она вместо того без уверенности, — я зову людей во дворцы, хотя понимаю, что для большинства из них это непосильное испытание. Люди идут за мной…
— Вот ведь ты усомнилась! — с живостью перебил
— Почему?
— Потому что стоишь перед силой, которая может смять тебя в мгновение ока. А может оставить жизнь… для того, чтобы погрузить тебя в беспросветный мрак мучений, о которых ты по наивности не имеешь и представления. Вот почему! Потому что сила сильнее правды! Сила, а не правда, заставляет тебя сейчас взвешивать каждое слово и выбирать выражения. Но ты не выбирала выражений, когда взывала к толпе и опускала людей на колени. Слова текли из тебя вдохновенным потоком. Где они сейчас?
Торжествующая речь донельзя утомила старика, он тяжело дышал… потом сделал попытку подняться в кресле, слабо махнул рукой, словно цепляясь за ускользающую опору, и обмяк. Собаки насторожились и, обступив хозяина, неотрывно за ним следили. Едулопы, в медных кольчугах, с потухшими факелами в руках, стояли истуканами у стены, как заснули, хотя глаза их под низкими выпуклыми бровями оставались открыты.
Ничего не замечала, захваченная противоречиями Нута.
— Вы говорите страх, — начала она после долгого промежутка; тихий голос ее удивил собак. — Вы говорите страх?.. — Лжевидохин ничего не говорил и полулежал, обронив голову на высокую спинку кресла. — Я-то как раз хочу освободить людей от страха… И не страх, нет не страх заставляет меня сейчас выбирать слова. Правда, правда заставляет меня терзаться. Иногда мне кажется, я взяла непосильную ношу… Это самое трудное: уберечься от сомнений. Самое мучительное. Но сомнения я беру себе, а людям даю веру.
Наконец и Нута заметила, что Лжевидохин ее не слышит, он, может быть, вздремнул. Нута не шевельнулась, занятая трудными мыслями, она недвижно стояла, задумавшись, и это спасло ее от собак и от едулопов
Лжевидохин слабо встрепенулся. Вроде того как ненадолго заснувший человек. Задышал — и увидел перед собой узницу. Выражение лица женщины ничего не могло объяснить оборотню, и он с усилием прохрипел:
— Ну, как говорят в народе, дай тебе бог здоровьица и хорошего женишка.
Похоже, он не мог сообразить, на чем замялся разговор, но, конечно же, пренебрег возможностью спросить у Нуты.
— Я хотел видеть тебя по одной единственной причине: мессалонские послы требуют свидания. Как видишь, я тоже иногда говорю правду.
Бледное личико принцессы омрачилось.
— Я никого не хочу видеть, —
— И это правда? Это ты называешь правдой? — вкрадчиво удивился оборотень.
— Да вы-то что мне в воспитатели затесались? — отрезала Нута с неожиданной резкостью.
Но Лжевидохин не обиделся.
— Собственно, на родине у тебя, в Мессалонике, опять не скучно, думаю, вести и до тебя доходят. Никто там тебя не ждет, не до тебя уже. Так что послы пытаются сохранить лицо и только. Не особенно-то они и рвутся выслушивать твои жалобные пени. Но грозно требуют встречи, послы хотят знать, что случилось с мессалонской принцессой в Словании, как это так, понимаешь ли, вышло, что какая-то самозванная Золотинка заступила место природной принцессы. Послы настаивают на встрече, потому что Мессалоника — великое царство, и они должны это слованскому князю напомнить. Если же ты будешь избегать настырных соотечественников, то поставишь их в затруднительное положение. Они будут настаивать и дальше, к чему у них нет, на самом деле, нет ни малейшего желания.
Нута молчала.
— Я велю снять оковы.
— Они меня не беспокоят.
— Вот и врешь! Вот я тебя и поймал! — мелким бесом обрадовался Лжевидохин. — Видишь: невозможно удержаться, чтобы не соврать! Чем мельче, чем безразличнее повод, тем легче врать. Таковы люди! Только ты поклялась, что никогда не врешь, и тут же соврала!
Нута не возразила, и Лжевидохин продолжал с самодовольным смешком:
— Понятно, я могу представить тебя послам и в оковах. Ты ведь не станешь отрицать, что мутила народ. За такие вещи тебя не приветят ни здесь, ни там…
— Где Взметень? — спросила Нута. — Я никого не видела, с тех пор как ваши люди нас разлучили. Взметень и все остальные… они пошли за мной. Я увлекла их…
— И совратила, — негромко подсказал Лжевидохин, едва Нута замялась. Он поглядел на маленькую принцессу с застывшим, бесстрастным вниманием, словно имел основания ожидать от нее чего-то действительно занятного и приготовился ждать.
И Нута не выдержала:
— Если вы их не тронете. Обещаете отпустить. Я буду молчать с послами. Не буду жаловаться. И все такое.
Лжевидохин вышел из созерцательной неподвижности не прежде, чем Нута окончательно спуталась.
— Мне ничего не остается, как отвечать откровенностью на откровенность. Увы, Взметень и все остальные, как ты говоришь, они мертвы. Взметень убит. Его казнили как изменника. И остальные тоже — изменники.
Еще мгновение выдерживала Нута жуткий взгляд гниловатых глаз — и поникла.
Когда ее увели, Лжевидохин вспомнил Замора.
— Взметеня и остальных — сейчас же казнить, — живо велел он, когда судья вошел.
— На площади? — деловито осведомился Замор.
— Нет. На площади выставить головы, и пусть бирюч зачитает приговор, что их казнили вчера.
Замор не успел покинуть комнаты, когда в коридоре послышалось сдержанное смятение… и на пороге явился судья Приказа наружного наблюдения Ананья. Заморовы люди, что пытались остановить его, отстали и рассеялись, тогда как сам Замор, приостановившись, с холодным выражением опущенных уголками губ простер к двери руку, как бы представляя на суд государя непрошеного гостя.