Поговори со мной
Шрифт:
– Ты по сейчас его любишь. Беда.
– Я сделала тебе больно. Прости.
– Чего уж там, я стар, сутул, плешив и сед, куда мне до твоего. Статного.
Она посмотрела свысока и колко захихикала.
– Куда?! Немолодой, чай!.. Горбатые не летают… Ой!
– Годы – мудрые судьи и умелые врачи. «Ты ни в чем не виновата», – сказал Калика отстраненно, но на редкость чистым
Нет, я не был легкомысленным. Я был ветреным. И доверчивым. Это ты прости за свою беду. Я любил тебя.
– И я тебя …тоже. Но ведь это я, тварь, – Она отвернулась, – по косточке ломала твои белые крылья. Я помню, как они хрустели. Я знаю, тебе было очень больно, и ты сошел с ума.
Она вгляделась в его безучастные глаза.
– Я сошел с ума не от боли, а от БОЛИ, – он приложил ладонь к груди.
Потом улыбнулся: «Белые крылья….».
Любовь не имеет цвета. Она или есть, или нет.
– Ты уходишь от ответа. Я знаю, что от любви до ненависти один шаг. Любовь давно прошла, значит осталась ненависть. Ты опять мучаешь меня. О, как ты меня ненавидишь! – от бессилия из Её глаз потекли злые слезы
– Не печалься, – Он поймал слезинку на ее щеке. – Я не виню тебя, ты подарила мне счастье любви, и любовные страсти были желанны. Мне, – Он опустил свое старое изможденное лицо.
Она прижала его холодную ладонь к своей горящей щеке.
– И все же я принесла тебе горе.
– А я несчастье.
– Ты меня успокаиваешь. Ты наговариваешь на себя
– Я восстанавливаю твое душевное равновесие.
Она подняла на него умоляющий взгляд.
Он опередил Её: "Молчи, я не испытываю к тебе ненависти".
Сказал и улыбнулся.
– Не испытываешь ненависти, – повторили Она и задумалась. – Я слышу в твоем голосе забытые, но! Знакомые нотки. Значит ты.... Да?
Ничего не сказал Калика, ни слова, а только вздохнул и посмотрел на Неё прежним взглядом. Потом упруго распустил свои жесткие с вороненым опереньем крылья взмахнул ими и легко воспарил в небо.
Он умел летать. Потому что любил. Не Её.
Ласточка
«Опять
И мается былое в темноте…»
Джахан Поллыева
«Это Вам», – почтальон подал открытку и, скрипя по снегу, пропал в пелене морозного пара.
– Прелестно, – вырвалось от неожиданности.
Крутя в руках цветную картонку: «Тэк-с, номер какой-то, четыре девяносто пять… Код. Москва? Там вроде «ноль» был. Сменили ча», – Он обратил внимание на одну единственную строчку – «Позвони. Эл.». И всё?»
В поисках ответа, Он огляделся. Восточный двор был пуст: ни почтальона, ни пара. На ледяном ветру, дувшему сквозь заиндевелый монолит железных ворот, защипало ухо.
«Ладно, разберемся», – произнес Он и вошел в гулкий подъезд Шестого корпуса Адмиралтейства.
––
– САидиняю. МАсквА, – мягко оповестил приятный женский голос.
В трубке щелкнуло, Он затараторил: «Здравствуй. В Москве? Когда успела? Виделись вчера. Вечером. Здесь!»
В ответ хруст и шум эфира.
Он постучал по эбонитовому корпусу телефонной трубки, для верности подул в микрофон.
– Слышно?
– Да-да. Алё-алё. Здравствуй. Те, – насторожено ответил её голос. – С кем говорю?
– Как с кем? «Это – я», – сказал Он надтреснувшим голосом.
– Кто… «я»? – неуверенно спросила Она.
– Я, – Он опять подул в трубку. – У тебя голос какой-то грудной. Глухой. Часом, не болеешь? – забеспокоился Он.
– Вроде нет, – ответила Она, неторопливо вспоминая, кому мог принадлежать приглушенный помехами, звонкий голос, с нотками, отдаленно напоминающими (Дай Бог памяти. Кого?) … Имя ни о чем не говорило. Память крутилась вокруг молодых племянников, но они с ней были на «Вы».
– Ты просила позвонить. У тебя что-то случилось?
– Нет. А что? – подозрительно спросила Она и поперхнулась.
– Ты, все-таки, простудилась, – уверенно резюмировал Он.
После короткого молчания до неё донеслось: – Ты так уехала. Неожиданно. Была в Ленинграде, а тут, фьють, и столица. Быстро.
Конец ознакомительного фрагмента.