Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей
Шрифт:
Поздно вечером, лежа в своей новой кровати, Джон-Грейди слушал музыку, доносившуюся из хозяйского дома, и, уже засыпая, вызывал перед глазами образы лошадей, горы и снова лошадей. Диких мустангов на столовой горе, которые никогда не видели пешего человека и понятия не имеют о том, кто такой Джон-Грейди, однако именно он скоро войдет к ним в души и останется там навсегда.
Неделю спустя Ролинс и Джон-Грейди опять поехали в горы с мосо и двумя вакерос, и, когда мексиканцы, завернувшись в одеяла, заснули, друзья еще долго сидели у костра, попивая кофе. Ролинс вытащил кисет, а Джон-Грейди – пачку сигарет, которую протянул Ролинсу.
Откуда у тебя
Из Ла-Веги.
Ролинс кивнул, извлек из костра головешку, прикурил. Джон-Грейди наклонился к нему и тоже прикурил.
Значит, она учится в Мехико?
Угу.
Сколько ей лет?
Семнадцать.
Понятно. А в какой школе учится?
Точно не знаю. В какой-нибудь, видимо, частной.
Понятно, что не в простой.
Ну да. В какой-нибудь особой, не иначе.
Все правильно, усмехнулся Ролинс, затягиваясь. И школа с выкрутасами, и сама барышня тоже.
Ну, это ты зря.
Ролинс полулежал, прислонившись спиной к седлу и вытянув ноги к костру. Подошва его правого сапога отставала, и он закрепил ее через рант проволочными скрепками.
Видишь ли, приятель, начал он, глядя на сигарету, я уже пытался тебе кое-что втолковать, но ты и тогда не услышал, да и теперь, похоже, слушать не захочешь.
Я понимаю, к чему ты клонишь.
А я так понимаю, что тебе просто приятно пролить слезу на сон грядущий.
Джон-Грейди промолчал, а Ролинс продолжил:
Учти, она небось якшается только с такими, у кого есть собственный самолет. Не говоря уже про машины.
Наверное, ты прав.
Рад это слышать.
Но это ведь ничего не меняет, правда же?
Ролинс снова затянулся. Они долго сидели и молчали. Потом Ролинс бросил окурок в костер, сплюнул и сказал:
Лично я на боковую.
Ценная мысль, кивнул Джон-Грейди.
Они расстелили одеяла. Джон-Грейди стащил сапоги, поставил их рядом и улегся, вытянув ноги. Костер почти совсем догорел, и Джон-Грейди лежал и смотрел на звезды, эти светящиеся сгустки раскаленной материи, которые испещряют небосвод. Внезапно он раскинул руки в стороны и крепко-крепко прижал к земле ладони. Ему показалось, что он – единственная неподвижная точка в мире, а вокруг все куда-то стремительно летит и кружится.
Как ее зовут? – послышался из темноты голос Ролинса.
Алехандра… Ее зовут Алехандра.
В воскресенье днем Джон-Грейди и Ролинс отправились в поселок Ла-Вега на лошадях из того табуна, с которым так крепко поработали. Эскиладор [57] на ранчо постриг их овечьими ножницами, и теперь их шеи над воротниками сделались странно белыми, словно шрамы. Они ехали, надвинув шляпы на брови, и посматривали по сторонам с таким видом, будто готовы в любой момент принять вызов здешних мест и всего, что они в себе таят. По дороге устроили призовую скачку на пятьдесят центов, и Джон-Грейди одержал победу. Потом поменялись конями, и снова удача оказалась на его стороне. Перевели коней с галопа на рысь, и те бежали разгоряченные и в мыле. Когда кони неслись по дороге, крестьяне с корзинами овощей и фруктов или ведрами, прикрытыми марлей, жались по обочинам, а кое-кто на всякий случай прятался в кустах и кактусах. На юных всадников мексиканцы взирали с удивлением. Их кони грызли удила, с морд летела пена, а седоки отрывисто переговаривались на непонятном языке и погоняли коней, неудержимые в своем неистовстве, которое, казалось, вот-вот взорвет
57
Стригаль (исп.).
В магазинчике, куда они зашли, на полке лежали стопки рубашек – снимешь верхнюю, развернешь, и на ней окажется высветленный прямоугольник на том месте, куда падало солнце или пыль, или все вместе. Ролинс перемерил немало рубашек, прежде чем отыскал такую, у которой рукава не были ему коротковаты. Хозяйка вынимала булавки, которыми рубашка была сколота, и, держа их во рту, прикладывала рукав к руке покупателя, после чего горестно качала головой. Выбрав по паре новеньких, негнущихся джинсов, Джон-Грейди и Ролинс отправились в примерочную, – ею служила спальня в задней части магазинчика; в спальне стояли три кровати, а цементный пол был когда-то выкрашен в зеленый цвет. Усевшись на одну из кроватей, покупатели стали пересчитывать деньги.
Она сказала, что джинсы стоят пятнадцать песо. Сколько это по-нашему? – шептал Ролинс.
Просто запомни: два мексиканских песо – это четверть доллара.
Сам запомни! Короче, почем штаны-то?
Доллар восемьдесят семь.
Черт возьми! Тогда мы неплохо живем. Тем более что через пять дней получка!
Взяв себе еще носки и нижнее белье, они выложили все на прилавок, чтобы хозяйка посчитала, сколько они ей должны. Та завернула покупки в два отдельных пакета и перевязала бечевкой.
Сколько у тебя осталось? – спросил Джон-Грейди.
Четыре доллара с мелочью.
Купи себе сапоги.
На сапоги немного не хватает.
Я одолжу.
Без балды?
Конечно.
А ведь нам сегодня потребуются финансы и на вечер.
Ничего, еще пара долларов останется. Давай.
А что, если ты захочешь угостить свою даму шипучкой?
Это разорит меня аж на целых четыре цента. Не бери в голову.
С сомнением во взгляде Ролинс взялся за пару сапог, поднял ногу и приложил подошву одного из них к своей:
Малы, даже мерить незачем.
А попробуй вон те.
Черные?
Ну да! Почему нет?
Ролинс надел черные сапоги и прошелся в них взад-вперед. Хозяйка одобрительно покивала.
Ну, как тебе?
Да вроде нормально. Только вот к этаким каблучищам надо привыкнуть.
А ты спляши.
Чего?
Спляши, говорю.
Ролинс посмотрел на хозяйку, потом на приятеля:
Черт побери. Я что, умею, что ли?
А ты спляши как умеешь.
Громыхая на старом дощатом полу, Ролинс отбил чечетку и остановился, ухмыляясь в облаке поднятой пыли.
Qu'e guapo [58] , сказала хозяйка.
Джон-Грейди улыбнулся и сунул руку в карман за деньгами.
Мы забыли купить перчатки, сказал вдруг Ролинс.
Перчатки?
Ну да. Мы, конечно, маленько приоделись, но работать-то все равно придется.
Тоже верно.
Веревки из агавы протерли мне все ладони.
Джон-Грейди посмотрел на свои руки, спросил женщину, есть ли у нее рабочие перчатки, и они купили себе по паре.
58
Вот молодчина! (исп.)