Пограничник

Лаврентьев Александр

— Да не бойся ты, не трону, — сказал он как можно небрежней.

— А я не боюсь!

Он сделал стремительный бросок, схватил ее, повалил. На этот раз она не сопротивлялась, но лицо было каким-то неживым, и Иван шестым чувством понял, что шутить больше не надо. Легонько поцеловал в щеку. Отпустил.

— Не злись. Я не такой уж и плохой. И точно не насильник.

— Я знаю, — ответила Мария, — иначе давно бы ушла, — она смотрела на него прямо, не отводя взгляда. — А у тебя глаза синие, как у ребенка… — она легонько дотронулась до его щеки пальцами.

Иван закрыл глаза.

— А что с носом?

— Сломан.

— А какой он был?

— Ну не знаю, нормальный нос такой. Прямой.

А откуда у тебя вот этот шрам над губой?

— Это? Меня избили сильно, когда нас арестовывали. Ну, нашу семью. Я маленькая была, один офицер ударил маму, а я заступилась… Но не надо об этом, не хочу вспоминать. А вот эта татуировка у тебя — это со службы, да?

— Да, в Прибайкалье.

— А вот этот шрам? — ее пальцы нежно коснулись шрама на его груди под правым соском.

— Старая история, — смущенно сказал Иван.

— Расскажи, я все хочу знать про тебя. Я еще видела у тебя на кителе орденскую планку — это ведь Звезда Героя, да? Расскажи! Ну правда, расскажи!

Иван задумался. Потом пододвинулся к спинке кровати, чтобы сесть поудобнее, подмял под себя подушку… Память перенесла его на пять лет назад, когда сразу после «учебки» его и еще двух пацанов-«духов» перевели на далекую погранзаставу на севере Байкала. Служить им на этой заставе предстояло целых два года. Целых два года — снега, снега, распадок, две сопки и еще километры границы с Восточным Китаем. И больше ничего. Скукотища — так, по крайней мере, казалось на первый взгляд.

— Так за что тебе дали Звезду? — спросила Мария.

— Видишь ли, я убил Хурмагу! — ответил Иван.

…Собственно, если бы не происхождение Ивана, служить бы ему на нормальной заставе, ну в худшем случае на западном направлении или на южном. Там можно было и выслужиться, и пороху понюхать… А в Прибайкальском округе, да еще на севере, как говорили, от скуки мухи дохли. Даже китайцы границу переходили редко. Да и как ее перейдешь? Контрольно-следовая полоса — местами до пятидесяти метров, по периметру установлены осколочные мины направленного действия — МОНы, которые давно были сняты с вооружения на других направлениях, а еще сигнальные нити, ловушки, колючка в три ряда. Попытаться перейти границу в этом месте мог или человек, уповающий на свое редкостное везение, или смертник. Чаще всего нарушитель не доходил и до середины. А если и доходил, то его приканчивали свои же — выстрелом в спину. У китайцев все запросто.

В подобной ситуации патрулирование и наблюдение за границей становилось практически фикцией, потому что чаще всего нарушителями оказывались лисы, росомахи или олени. Солдаты согласно графику несли караульную службу, ходили в патрули, а офицеры к службе относились прохладно, пропадали на охоте, а если удавалось подмаслить пилотов соседней воинской части, которая находилась в тридцати километрах от заставы, гоняли на вертолетах по тундре то оленей, то волков.

В общем-то, ничего особенного.

Иван в принципе не мог пожаловаться на плохое обращение: еще в учебке он привык, что в армии действуют другие законы. Или ты живешь по ним, или не вылезаешь из нарядов. Он предпочитал быть как все. Силой и выносливостью природа его не обделила, на заставе же выяснилось, что он может очень долго переносить холод, и четырехчасовое пребывание в карауле «шахматами» — по очереди, при температуре около минус сорока — не было таким тягостным, как для некоторых новобранцев с юга.

В общем, все шло своим чередом: периодически он драил туалеты или полы в казарме, смотрел вместе со всеми фильмы в красном уголке, писал конспекты под диктовку комиссара по пропаганде, штурмовал учебный полигон. Но однажды произошло событие, которое изменило жизнь всей заставы.

Начальника заставы

увезли с приступом на вертушке. Увезли, и больше он на заставу не вернулся. Болтали, что у него нашли рак и отправили лечиться на запад — к лучшим специалистам. А на его место прибыл, да не просто прибыл, а был доставлен с помпой и чуть ли не с почетным караулом, известный герой Евразийского Союза майор Вольф Хенкер. Известен Хенкер был тем, что во время войны с Восточным Китаем в одиночку сутки продержался в ущелье Иркута против превосходящих сил противника. Одни говорили, что позиция у него была весьма выгодной и китаезы не могли подобраться к майору с тыла, другие — что китайцев, мол, было не так уж и много, третьи вообще намекали, что майор продержался не один, просто всех остальных убили, а его — только ранили. Так или иначе было дело, Иван судить не мог, но знал, что, когда войска Евразийского Союза выбили наконец китайцев из ущелья, нашли в ДОТе из живых только Хенкера. Но и он был настолько плох, что через две недели скончался в больнице в клинике Журабова в Москве, куда его за боевые заслуги доставили самолетом. Поговаривали, что майор был сыном весьма большой шишки в Министерстве обороны. Когда дело касалось простого смертного, вроде того же Ивана Логинова, даже если бы он и попал в Москву самолетом, чего в принципе не могло быть, похоронили бы его на кладбище, пальнули в воздух, тиснули статейку, мол, скончался герой от ран, да и забыли бы. Но майор Хенкер был непростым майором, за него или хорошо попросили, или хорошо заплатили, что в принципе одно и то же, и майор воскрес в одной из клиник «Нового Авалона» благодаря «особым заслугам перед отечеством». Дали человеку еще одну жизнь. Вот куда шагнула наука!

Кто-то завидовал майору, кто-то сомневался в том, что тот вообще умирал, а кто-то считал, что майора просто подменили. И вот спустя год, после множества реабилитационных центров и лечения в самых престижных санаториях, майора, живого и, по-видимому, невредимого, отправили на заставу. Почему не в боевую часть? — задавался вопросом каждый, кто встречал майора в то морозное утро на плацу перед казармами, но ответа, естественно, не было. Вместе с майором в части появились новый зам по тылу с красавицей женой и новый же комиссар по пропаганде. Прежний внезапно занемог и перевелся в западный округ.

Вот тогда-то перед казармами, стоя вместе со всеми в строю, Иван и увидел в первый раз эти разные глаза. Один глаз у бледного, высокого, затянутого в черный кожаный плащ майора был совершенно черным, а второй — голубым. Майор прошел мимо строя, пронзительно заглядывая каждому из бойцов в глаза, леденящим взглядом вынимая на мгновение душу каждого из них. Когда он отошел, Цырен Бадманов, стоявший слева от Ивана, прошептал:

— Однако, Хурмага к нам пожаловал… Жди беды…

И несмотря на то что майора и Цырена разделяло не менее двадцати метров, майор остановился и, обернувшись назад, посмотрел именно на Бадманова. И взгляд этот не предвещал ничего хорошего. Скосив глаза, Иван обнаружил, что смелый бурят, который в семнадцать лет в одиночку ходил на медведя, покрылся испариной.

Вечером в каптерке, когда они остались вдвоем, Иван тихо спросил:

— Цырен, а кто такой Хурмага?

Бадманов долго молчал. Потом бесшумно встал, выглянул за дверь, убедился, что никто не слышит.

— Хурмага — злой дух, — шепотом объяснил он Ивану, наклонившись к нему, — живет в Саянах на Черной шишке, гора такая есть. У него большие крылья и очень большие зубы. Он прилетает по ночам и забирает души людей. Этот майор, Иван, нехороший человек, наверное, он и не человек вовсе, — Ивану пришлось напрячь слух, чтобы расслышать, что говорит Цырен. — Будет беда, большая беда. Поверь мне… — в узких глазах Бадманова появился страх.