Пограничными тропами

Смирнов Олег Павлович

— Благодарность вы все равно заработали. И Бауржан ваш будет неплохим командиром, надо поговорить с мальчиком. Теперь он все поймет.

Через несколько дней я пошел в школу, чтобы поговорить с Бауржаном, но Нина Светлова сообщила мне о новой проделке мальчика. Серкулов разбил нос командиру отделения отряда ЮДП Коле Пенькову, одному из лучших учеников класса. Причина драки не установлена, так как оба мальчика молчат.

— Пока все не выяснится, — посоветовала Нина, — не следует разговаривать с Бауржаном.

Через несколько дней

Нина не без досады рассказала, что драка произошла из-за девочки. Ученица седьмого класса заболела воспалением легких. Бауржан навещал ее каждый день, а когда девочке полегчало, носил книжки и задания, помогал готовить уроки, чтобы та не отстала в учебе. Коля Пеньков, узнав о посещениях больницы Бауржаном, съязвил:

— Тахир спасает свою Зухру.

Бауржан вскипел и ударил Колю изо всей силы.

— Ох уж эти мальчишки! — вздохнула Нина, но по ее глазам было видно, что поступок Бауржана она в общем-то одобряет. Учительница не настаивала на наказании Бауржана, но просила подождать с назначением его командиром ЮДП, опасаясь, что ребята воспримут это, как нарушение установленного порядка приема в отряд.

В этот день я не разговаривал с Бауржаном, но утром следующего дня мы встретились с ним совершенно неожиданно. Выдалось свободное время, и, взяв двустволку, я направился на охоту. Погода стояла превосходная. Заря пылала весело и предвещала бойкий лет птицы. Замаскировавшись в камышах, я ждал уток. Где-то далеко на озерах раздался выстрел, встревоживший утиные стаи, однако в мою сторону направилось несколько низко несущихся птиц. Стараясь не упустить хоть эту добычу, я поднял ружье еще задолго до подлета косатых и сопровождал их стволами, держа на мушке вожака.

Уже слышу посвистывание крыльев, взведены курки, пальцы разом жмут на два спусковых крючка. Пора… Даю дуплет и слышу третий выстрел где-то сзади и совсем близко. Падает одна утка, а мой вожак, сделав вираж, унесся за камыш живой и невредимый. Я промазал. Оборачиваюсь и вижу Бауржана.

— По хвостам лупите, вынос мало делаете, — поучительно говорит он, и мне ничего не остается, как выслушивать его поучения, ведь теперь право на это определялось не возрастом, а метким выстрелом. Бауржан подбил косатую, а я промазал.

Через некоторое время на нас налетел еще табунок уток. Теперь и я не промахнулся, сбил сизокрылого селезня. Бауржан тоже подбил одну утку, и мы еле отыскали ее в густых камышах. Солнце той порой поднялось высоко и начало припекать. Перелет уток прекратился. Довольные тем, что на наших поясах висят косатые, мы выбрались на покос, устроились под копной сена и начали сушиться.

— Замечательное утро, — начинаю разговор.

— Это что, — не соглашается со мной Бауржан. — Вот у нас в горах да-а! — он садится поудобнее и с видом большого знатока своего края рисует чудеса природы:

— Заря занимается у нас на самой высокой вершине и горит в голубом ельнике, как огромный костер. А воздух! Нет, это посмотреть и почувствовать надо, а так

не расскажешь.

— И ты сидишь с ружьем? — спрашиваю, пытаясь расположить к себе Бауржана.

— Сижу.

— Мажешь, — подзадориваю его.

— Ну да-а, — возражает он, — попробуй промажь, каюк тогда. Отец прогонит домой. Он у меня такой, бестолковых не любит.

— Где же твой отец живет и работает?

Бауржан почему-то смутился, видимо, почувствовал, что я клоню разговор к его поведению в школе и замолчал.

— А не рано ли он разрешил тебе брать в руки оружие?

Бауржан резко повернулся ко мне лицом, стрельнул в меня взглядом и отрезал:

— Да что я вам, ребенок, что ли? В мои годы краснодонцы фашистов били, а мне древний мушкет нельзя брать, — он засобирался уходить, и только мое извинение охладило его горячку. Присев на прежнее место, он снял непомерно великие сапоги, видать, отцовские, и разложил портянки на копне сена.

— А отец мне верит, — сказал Бауржан с гордостью. — Он в мои годы за басмачами гонялся. Орден за это имеет. Сейчас чабаном работает на джайлау. Летом мы с ним живем вдвоем, а зимой он один. Мама у нас умерла давно.

Недоверчиво поглядывая на меня, Бауржан рассказал, как им трудно было без мамы, а затем пояснил:

— Отец мне говорит, что главное в жизни — не терять бодрость духа и веру в родную землю. Она, земля-то, когда любишь ее, самая крепкая опора.

— Верно говорит твой отец, — согласился я с Бауржаном и тут же добавил: — Только один в поле не воин, хоть он и крепко держится за землю, а ты вот откалываешься от ребят, все в одиночку делаешь. И на охоту пришел один.

— Так вы ведь тоже одни пришли, — рассмеялся Бауржан, стараясь оправдаться.

— У моих друзей дел по горло, не всегда вырвешься на охоту, — отвечаю ему обстоятельно и спокойно. Бауржан согласно кивает головой, но своих взглядов на отряд ЮДП не высказывает, старается обойти этот вопрос, но я все время подвожу разговор именно к этому.

— Знаешь, Бауржан, — решаюсь рассказать одну трагическую историю, — служил вот здесь на заставе лейтенант Назаренко. Около вашей школы ему стоит скромный обелиск. А знаешь, как погиб этот сильный пограничник?

— Нет, расскажите, — оживился мальчик.

Я рассказал, как в одной из операций по ликвидации контрабандистской группы Назаренко понадеялся на свою силу и один поехал с бандитом, выдавшим себя за купца из соседней страны. Хитрый и коварный враг воспользовался оплошностью пограничника и убил его недалеко от границы, а сам убежал на ту сторону.

— Да, в таком деле в одиночку, конечно, нельзя, — рассудил Бауржан с сожалением.

— Вообще одному нельзя ни в каком деле, — подтверждаю свое мнение и вижу, как неловко чувствует себя Бауржан. Он держит видавшую виды тульскую одностволку и ногтем соскребает ржавчину с ее антабок. Мне трудно было начать расспрос о девушке, о драке, обо всем прошлом Бауржана, и я спросил: