Погребенная во льдах
Шрифт:
Гервард, сообщив шерифу лишь имя этого крестоносца, очевидно, пытался отсрочить неприятный момент. Имя дяди пропавших детей говорило лишь о том, что это рыцарь, прославившийся участием в Крестовом походе и только что прибывший из Святой Земли, где сейчас воцарилось относительное спокойствие. Но вопрос шерифа заставил субприора сказать всю правду.
— Милорд, — со вздохом начал Гервард, — Лоран д'Анже жаждет начать поиски племянников, но для этого нужна ваша поддержка или освобождение от обета, которое ему дал бы его величество король. Дело в том, что он анжуец, обязанный хранить верность императрице Матильде, поэтому, вернувшись в Англию, он вместе со своими людьми присоединился к ее войскам в Глостере. — Субприор заторопился, стремясь закончить свою речь прежде, чем его прервут: ровные брови шерифа уже сурово сдвинулись, в прищуренных глазах читалось явное
— Значит, вы, — промолвил Прескот после затянувшейся паузы, — действуете от его лица — от лица врага короля.
— Прошу прощения, милорд, — мужественно ответил Гервард, — я действую от лица юной девушки и мальчика в нежном возрасте, которые не сделали ничего такого, за что их можно было бы считать врагами короля или императрицы. Нас волнуют не интересы враждующих партий, а лишь судьба двух детей, находящихся на попечении нашего ордена. Естественно, мы чувствуем себя ответственными за них и делаем все от нас зависящее, чтобы найти пропавших детей.
— Да, конечно, — сухо согласился шериф. — К тому же вы из Вустера и поэтому вряд ли питаете добрые чувства к врагам короля и, конечно, не захотите помогать им.
— Мы пострадали от них, милорд, как и все в Вустере. Король Стефан — наш сюзерен, и мы признаем его. Единственное, что мной движет в данном случае, — это долг по отношению к двум детям. Представьте, как сейчас волнуется дядя, их единственный опекун! Все, о чем он просит, — и все, о чем мы для него просим, — это разрешения на въезд в земли короля без оружия, для того чтобы без промедления заняться поисками племянников. Конечно, человек из Глостера, как бы невиновен он ни был, не будет в полной безопасности, даже заручившись поддержкой его величества и его пропуском, если попадет в ваше или наше графство, но он готов подвергнуться такому риску. Он приносит торжественную клятву, что, даже если вы дадите ему пропуск, он будет заниматься только поисками детей, не преследуя никакой иной цели. Он поедет безоружный, в сопровождении одного-двух слуг. Милорд, умоляю вас об этом ради блага его подопечных.
Аббат Радульфус присоединился к этой просьбе, правда, весьма сдержанно:
— Мне кажется, что от крестоносца с такой незапятнанной репутацией можно, вне всякого сомнения, принять подобную клятву.
Несколько минут шериф размышлял, храня мрачное молчание и сдвинув брови, затем отчетливо произнес холодным тоном:
— Нет. Я не выдам такого пропуска, и, даже если бы здесь находился сам король и собирался дать его, я бы убедил короля не делать этого. После всего, что случилось, любой человек из той партии будет считаться пленником и даже шпионом. Если его схватят при подозрительных обстоятельствах, он может лишиться жизни, а если у него нет никаких дурных намерений, то, по крайней мере, он лишится свободы. Даже человек, давший такую клятву, может невольно запомнить сведения о замках и гарнизонах, которые позже сослужат хорошую службу врагу. И наконец, что важнее всего, мой долг — бороться с врагами короля и сокращать их число, как только представится такая возможность. Если я могу лишить их такого славного рыцаря, то непременно это сделаю. Не в обиду будь сказано сэру Лорану д'Анже, репутация которого, насколько мне известно, достаточно солидна, но он не получит пропуск, а если попытается проникнуть без него — пусть опасается за свою жизнь. Он, конечно же, вернулся из Палестины не для того, чтобы сгнить в тюрьме. Если он пойдет на такой риск, пусть пеняет на себя.
— Но как же девушка Эрмина и ее брат, который еще совсем ребенок? — взмолился Гервард. — Вы велите прекратить их поиски?
— Разве я так сказал? Разумеется, их будут разыскивать, и я сделаю для этого все возможное, — но заниматься этим будут мои люди. И если их найдут, то доставят в целости и сохранности к их дяде. Я разошлю приказы всем своим представителям и офицерам, чтобы они не пропустили этих троих и должным образом навели справки. Но я не пущу рыцаря императрицы в земли, которыми управляю именем короля.
Большего они не смогли от него добиться, и, поняв это по тону и выражению лица шерифа, просители смирились.
— Если бы
— Они несколько раз приходили навестить мальчика, — сказал Гервард. — Я могу описать всех троих. Вашим офицерам нужно расспрашивать об Иве Хьюгонине, тринадцати лет от роду, наследнике значительной части состояния своего отца. Он не очень высокого роста для своего возраста, хорошо сложен, крепкий, с круглым румяным лицом, темно-каштановыми волосами и темно-карими глазами. Я видел его в то утро, когда начался набег, — он был в ярко-синем плаще с капюшоном, куртке того же цвета и в серых чулках. Что касается женщин, то сестру Хиларию легче всего узнать по монашеской рясе. Кроме того, могу вам сказать, что она молода — не старше двадцати пяти лет — и красива. Это стройная и грациозная женщина. А девушка Эрмина… — Брат Гервард остановился, устремив взгляд поверх плеча шерифа, словно пытаясь вспомнить ту, которую мало видел, но отчетливо запомнил. После паузы он продолжил: — Ей скоро будет восемнадцать лет. У нее более темные волосы и глаза, чем у ее брата, она высокого роста. Говорят, у нее живой ум и сильная воля.
Хотя это трудно было назвать подробным описанием внешности, в результате девушка предстала перед слушателями с удивительной четкостью. Особенно когда брат Гервард заключил, рассеянно пробормотав себе под нос: «Ее считают очень красивой».
Брат Кадфаэль узнал об этом от Хью Берингара, после того как курьеры поскакали в замки, маноры и города, чтобы публично огласить новость. Прескот выполнил все, что обещал, перед тем как удалиться в свой манор, где собирался мирно отпраздновать Рождество в кругу семьи. Такое участие шерифа в судьбе пропавших брата с сестрой могло послужить им защитой в этом графстве. К тому времени субприор Гервард, частично справившийся с возложенной на него миссией, уже отправился в Вустер вместе с группой беженцев под охраной воинов короля.
— Очень красивая! — повторил Хью в заключение своего рассказа и улыбнулся. Однако это была невеселая улыбка, и выражение лица у него было озабоченное. Такая своенравная, бесстрашная и красивая девушка, скитающаяся по неспокойным дорогам, тем более в холодное время, может легко попасть в беду.
— Даже у субприоров есть глаза, — с усмешкой заметил Кадфаэль, помешивая микстуру от кашля, кипевшую на слабом огне жаровни.
— Однако при ее молодости она подвергалась бы опасности, даже если бы не была так красива. Впрочем, не исключено, что в это самое время она и ее брат уже в каком-нибудь безопасном месте. Очень жаль, что у их дяди иные убеждения и он не может получить пропуск и сам заняться их поисками.
— А ведь он только что из Иерусалима, — задумчиво сказал Хью, — и поэтому не несет ответственности за то, что натворила его партия в Вустере. Я думаю, ты его не знаешь — ведь он стал крестоносцем не так уж давно?
— Это другое поколение, дружище. Прошло уже двадцать шесть лет с тех пор, как я покинул Святую Землю. — Сняв горшок с жаровни, Кадфаэль поставил его на земляной пол, чтобы за ночь он постепенно охладился, и осторожно разогнул спину. Подумать только, что совсем скоро ему стукнет шестьдесят, хотя на вид и можно дать лет на десять меньше. Покряхтев и потерев бока, он добавил: — Боюсь, там сейчас все по-другому. Позолота быстро тускнеет. Из какого порта отплыл этот рыцарь?
— По словам Герварда, из Триполи. Должно быть, во времена своей грешной молодости ты хорошо знал этот город? Мне почему-то, кажется, в тех краях осталось очень мало мест, где бы ты в свое время не побывал.
— Лично я предпочитал гавань Святого Симеона. Там прекрасный порт и хорошие мастера на судоверфях, а всего в нескольких милях вверх по реке — Антиохия.
У него были все основания помнить Антиохию, так как именно там началась и закончилась его карьера крестоносца и его любовная история с Палестиной — этой экзотически красивой, но негостеприимной и жестокой страной золота и засухи. В той тихой гавани, бенедиктинской обители, где он решил наконец бросить якорь и где вся его жизнь была подчинена строгому распорядку, у него не хватало времени даже на воспоминания о местах своей бурной молодости. Сейчас он ясно увидел тот город: сочная зелень речной долины, благодатная тень узеньких улиц, шум и гам базара. И Мариам, продающая овощи и фрукты на улице Парусников, — вызолоченное яростным солнечным светом молодое лицо с тонкими чертами, черные, умащенные маслом волосы, блестевшие под накидкой.