Погружение разрешаю
Шрифт:
Остаток ночи я провалялся на койке, меня таскало по ней, как куклу, набитую ватой. Голова упиралась в переборку, когда судно валилось на правый борт, а когда оно кренилось на левый борт, я сползал вниз по койке, почти становясь ногами на противоположную переборку. Такую качку моряки называют «голова-ноги». Я очень страдал от качки, в то время как моим соседям по каюте всё было нипочем. Сидя на своих койках за маленьким столиком, они лениво обсуждали, сколько «заколотят бабок» и дадут ли судну второй заход в иностранный порт. Время от времени один из матросов произносил: «Ну, давай вздрогнем». Другой отвечал: «Ну, давай». Слышалось позвякивание стаканов, пахло солёным огурцом. Понимая мое состояние, мне они «вздрогнуть» не предлагали.
Когда я очнулся от тяжелого забытья, в каюте никого не было. Ничего не качалось и ничего не валилось. Я поднялся на палубу.
Босфор был похож на широкую спокойную реку. По обоим берегам пролива тесно стояли дома, в домах горел свет, были видны люди, а в некоторых дома, когда судно подходило совсем близко к берегу, можно было даже разглядеть лица людей. Потрясающе смотрелся гигантский и вместе с тем ажурный мост, перекинутый над Босфором без единой опоры и соединяющий Европу, и Азию. Контуры моста, подсвеченного фонарями, четко прорисовывались в звездном небе. Приятно было сознавать, что такое чудо техники сконструировал «наш человек» – сын А. Ф. Керенского, главы Временного правительства России в 1917 году, свергнутого большевиками в октябре того же года. Не сомкнув глаз, я провел всю ночь на палубе, любуясь берегами по обе стороны пролива и отдавая должное религиозной толерантности турок, которые не стали разрушать византийские храмы Константинополя, захваченного ими в 1453 году. Султан Мехмет II приказал просто пристроить к византийским базиликам минареты и добавил новые мусульманские мечети. Вот так и получилось, что на правом (европейском) берегу Босфора в величественном соседстве замерли святыни двух религий: христианская Святая София и мусульманская Голубая мечеть (или мечеть Мехмета II). Художественный эффект от различий в религиозной принадлежности храмов ничуть не пострадал.
Эгейское море произвело на меня впечатление какого-то веселенького. Оно дружелюбно постукивало по борту нашего судна некрупной волной, очевидно, для того, чтобы моряки не забывали, что они всё-таки находятся в море. Южная оконечность Пелопоннеса запомнилась мрачными обрывами скал, падающих в море. Суровость природы навевала мысли о древних веках и живших в этих местах спартанцах, стяжавших славу храбрых воинов, отряд которых численностью 300 человек преградил дорогу в Фермопильском проходе огромной персидской армии.
Переход через Средиземное море занял неделю. За это время я более или менее адаптировался к морю, и размашистая океанская волна, встретившая нас за Гибралтарским проливом, уже не повергла меня на койку в лежачее положение, хотя волны кидали наш СРТМ так, что когда судно соскальзывало в ложбину волны, не было видно горизонта.
Выйдя из Гибралтарского пролива, «Николай Сипягин» направился на юг, вдоль побережья Африки, а «Ихтиандр» уходил от нас в том же направлении. Когда «Николай Сипягин» пришел в промысловый район, я впервые увидел в деле настоящее рыболовное судно, отлаженную работу экипажа, надраенную палубу, на которую из трала вываливали горы самой разной рыбы. Мои соседи по каюте после восьми часов работы на палубе приходили и падали на койку ничком, не раздеваясь. Мне же делать было нечего, бездействие начинало угнетать меня, команда поглядывала искоса, а капитан Кан цедил сквозь зубы: «Пассажиров на судне быть не должно».
Но вот настал день, когда, высунув голову в иллюминатор, я увидел знакомый силуэт «Ихтиандра», который покачивался на легкой волне всего в двух кабельтовых от «Николая Сипягина». В ту же минуту по громкой связи объявили: «Пассажиру, прибывшему на «Ихтиандр», приготовиться к посадке в шлюпку». Быстро спустили шлюпку, и через 10 минут я уже стоял на палубе «Ихтиандра», раздавая новогодние подарки: это – Аронову, это – Данилову, это – Выскребенцеву… Марлен Павлович дал в наш институт радиограмму: «Прибыл Федоров в пальто и шляпе». «Ихтиандр» в это время находился в тропиках на 20 градусе северной широты. Я выехал из Москвы по снегу, а теперь рядом была пустыня Сахара, обдававшая океан своим знойным дыханием. На судне все ходили в майках и шортах. Ничто не напоминало здесь о зиме, хотя только вчера на календаре 1975 года был оторван первый листок.
Начальник рейса заставил меня заново сдать зачет. Три дня мне пришлось вспоминать устройство подводного аппарата «Тинро-2», и только после сдачи зачета я был допущен к погружению. Оно состоялось недалеко от мыса Кап-Блан,
Аронов так определил мою задачу: «Изучение распределения рыб в донных ландшафтах и учет численности рыб по видам».
Два дня перед погружением я выходил к каждому тралу, помогал ихтиологам разбирать уловы, зарисовывал в свой блокнот виды рыб.
Видовое разнообразие рыб на шельфе Северо-Западной Африки было очень велико. В тралах встречалось не меньше полусотни видов. Я читал о том, что в тропических морях велико разнообразие видов, но мала биомасса, а в северных морях наоборот. В отношении шельфа Северо-Западной Африки это правило, судя по траловым уловам, выполнялось лишь наполовину: и видов рыб было много, и численность их была высокой. Наши тралы приходили туго набитыми.
Причина обилия рыбы на африканском шельфе прояснилась, когда я взялся изучать научную литературу. Этой причиной был апвеллинг – подъем глубинных вод, богатых питательными солями, в верхние слои океана. В тропических широтах круглый год дуют пассатные ветры, которые сгоняют воду от берега в океан. На место поверхностной воды поднимается холодная глубинная вода, несущая в освещенный солнцем верхний слой океана питательные (или, как их называют, биогенные) элементы: азот, фосфор, кремний. Из этих и некоторых других элементов мельчайшие растительные организмы – фитопланктон – на свету создают первичное органическое вещество. Углерода, водорода и серы им обычно хватает, а от количества трех жизненно важных элементов – азота, фосфора и кремния – зависит продуктивность вод. Зону апвеллинга в океане можно сравнить с зоной черноземов на суше: и та и другая выделяются повышенным плодородием. В зоне апвеллинга планктонными водорослями кормятся мелкие водные животные – рачки, медузы, щетинкочелюстные, корненожки, полихеты и другие. Обобщенно эти организмы называют зоопланктоном, которым, в свою очередь, питаются рыбы. Остатки органического вещества из водной толщи оседают на дно и там служат пищей донным беспозвоночным (бентосу), которых поедают донные рыбы.
На африканском шельфе, в водах холодного Канарского течения, диатомовые микроводоросли плодятся без устали. Они строят свой скелет из кремния и содержат растительный пигмент хлорофилл, подобно листьям деревьев. Каждая клетка планктона, словно маленький листочек на свету, вырабатывает органическое вещество. В результате их интенсивного размножения вода приобретает зеленовато-буроватый цвет. Вот почему вода у берегов Северо-Западной Африки была буроватой. В океане это цвет плодородия, в то время как яркая синь океанских вод – признак пустыни.
… Подводный аппарат коснулся грунта на глубине 118 метров. Я увидел песчаное, довольно ровное дно, испещренное ямками, норами, бороздками, расходящимися в разных направлениях. Это был словно пещерный город, многолюдный, но на первый взгляд пустынный. В глаза бросались лишь крупные черные морские ежи с длинными острыми иглами (из рода диадема). Поодиночке, а чаще группами по семь-десять штук, морские ежи мирно паслись среди песчаных барханчиков. Но где же остальные жители? Я принялся усердно всматриваться в подводный пейзаж и стал замечать то, что вначале не привлекло моего внимания: мелкие прямые и изогнутые трубочки. Они то лежали на песке, то торчали из него. Это были полихеты, строящие свои домики-трубочки из песчинок, склеенных слизью. Трубочки встречались то густо, то редко, как будто кто-то вытоптал этот подводный огород. А вот и виновник потравы – коричневый, с пятнами на спине морской язык, близкий родственник камбал. Он выпучил на подводный аппарат оба глаза, вывернутые на спину. Когда мы почти наехали на него, рыба резко рванулась в сторону и замерла в двух метрах от нас. Морские языки, как и камбалы, в большинстве своем являются бентофагами, то есть питающимися донными беспозвоночными, короче – бентосом.
Прямо по курсу показались две высокие, сантиметров по пятнадцать, трубки, похожие на торчащие из песка карандаши. Над одной из них колыхался пышный веер щупалец. Крупный многощетинковый червь решил пообедать и раскинул свою ловчую сеть в надежде поймать что-нибудь съестное. Отмершие клетки диатомей, опускающиеся на дно, должны были стать его добычей. Животные с подобным типом питания называются сестонофагами. Их пища – плавающие в воде частицы органического вещества, живые клетки, бактерии, а все вместе – сестон. В отличие от черноморских моллюсков (фазеолины и мидии), эти полихеты не всасывают воду вместе с частицами пищи, а ловят их у себя над головой, словно сачком. Судя по размерам трубки, червь, за которым я наблюдал, был отличным ловцом и не сидел на диете.