Погружение
Шрифт:
АЛЕКСЕЙ. /поет, дурачась/ Ах, Витя, Витя, мы гуляем по Парижу...Только сдается мне, что мы нужны в Париже, как в бане пассатижи.
ЛЫСОВ. /повышая голос/ Прекратите безобразие! Что за амикошоиство в самом деле! /переводит дух/ Лично я в Париж поеду, при любых обстоятельствах.
АЛЕКСЕЙ. Вы то поедете. Еще не придумали тех обстоятельств, которые бы вас от задуманного отвратили.
ВЕРА. Ну хватит. Говорите толком.
АЛЕКСЕЙ. Мы должны были ехать в какой-то дом отдыха и там
НИКИТА. А кто такой Петр Ильич?
АЛЕКСЕЙ. Директор нашего института.
НИКИТА. Однако...
АЛЕКСЕЙ. А что? Институт у нас новый, все очень демократично, а пофранцузски все хотят говорить. Потом Петр Ильин уехал в Дублин на симпозиум, группа распалась. От восьми человек осталось три энтузиаста: ваш покорный слуга, шеф Виктор Прохорович и Елена.
ЕЛЕНА. Я у Виктора Прохоровича в лаборатории работав, Алексей. Для погружения не хватало пяти человек. Их пришлось найти на стороне. Вот мы вас и нашли. Кому чаю налить. Перепрел наверное./разливает чай/
НИКИТА. /с усмешкой/ На Авиньонском мосту прекрасные дамы знакомятся с прекрасными кавалерами.
Все вдруг умолкли.
ВЕРА./мрачно/ Жалко, что поздно.
ЛЫСОВ. Что вы этим хотите сказать?
ВЕРА. А то, что если бы мы раньше познакомились, может быть Ева была бы жива.
ЛЫСОВ. А почему, позвольте вас спросить?
ВЕРА. А потому, что вся эта французская жизнь для хороших нервов и крепкого здоровья. А у Евы ни того, ни другого не было. Мы ведь здесь не жили -развлекались, а поговорить-то и не с кем.
НИКИТА. Это правда, по-французски про жизнь не поговоришь.
ЛЫСОВ. Мы здесь работали как ломовые кони.
ВЕРА. Я чувствовала, как она пыталась с каждым из нас войти в контакт, и ни в ком не находила участия. Все как обезумели!
НИКИТА. Таковы правила погружения.
ВЕРА./Никите/ Вы по этим правилам хотя бы на десять дней должны были стать ее другом, но куда там.../передразнивает/ Ах, мадам, ох, мадам...
АЛЕКСЕЙ./сидит опустив голову и помешивает в чашке чай/ Зря вы так.
ВЕРА. Не бренчите ложкой! Вы тоже кроме этой дурочки мадемуазель Клодин никого не замечали.
АЛЕКСЕЙ./тихо/ Ну вас-то я замечал.
ВЕРА. Подождите, она еще преподнесет вам пилюлю. Фальшивая насквозь!
ЛЫСОВ./начальственным тоном/ По какому собственно праву..?
ВЕРА. Поберегите этот тон для вашей фиктивной жены! У меня одно право я такая же чокнутая, как вы все! Парижане... Je voudrais du caviar. /уходит/
АЛЕКСЕЙ. /невесело/ На чистом парижском языке это означает, что мадам Жанна "не прочь черной икры".
Картина третья.
Чистый, прибранный, пустой холл. По лестнице медленно спускается Анна. В комнату
АННА./подходит к Вере/ Как хорошо, что ты одна.
ВЕРА. Вся компания на кухне. Я там устроила сцену, наговорила всякого вздору. Немного легче стало. Когда же, наконец, начнется этот опрос свидетелей...или кто мы там?
АННА. Когда она умерла?
ВЕРА. Утром, часов в десять или около того. Мы до последней минуты не понимали, чем это может кончиться.
АННА. А вчера вечером что здесь было?
ВЕРА. Пир горой и танцы.
АННА. Она обо мне ничего не говорила?
ВЕРА. А что она могла говорить?
АННА. Понимаешь, это в некотором смысле Евина дача. Я узнала об этом только вчера.
ВЕРА. Ты у Евы сняла дачу? Как же ты узнала об этом только вчера?
В холл входит Никита и стоит в дверях незамеченный.
АННА. /устало/ Ни у кого я ничего не снимала. Это мой дом. Не смотри на меня так. Я нарочно сказала всем, что я его сняла. Мне как-то неловко было погружаться на собственной даче.
ВЕРА. Анюта, я ничего не понимаю.
АННА. Думаешь я понимаю? Одно мне ясно - если она покончила с собой, то это не без моего участия. Смешно...как в старой мелодраме./после паузы/ Вчера вечером Ева пришла ко мне, встала в дверях, смотрит на меня испытующе, а потом вежливо так говорит: "Неужели вы меня не узнали? Но имя-то мое..?" А какое имя? Она для меня мадам Лекер, писательница из Марселя. Потом как пелена с глаз - это же Ева!
ВЕРА. Ну Ева...И что?
АННА. Ева - первая жена Ефима.
ВЕРА. Твоего Ефима? Но ведь это было безумно давно!
АННА. Я вообще забыла, что она существует. Она и на похоронах не была. Не мудрено, что я ее не узнала. Мы виделись с ней всего один раз в жизни, она мне сказала одну единственную фразу, а вчера она как бы продолжила наш разговор, словно и не было этих двадцати лет: "Ну как, мадам, вы были счастливы все эти годы?" Она назвала меня "мадам", я уверена, без злого умысла, меня здесь все так называли, но в ее устах это "мадам" прозвучало обидно, почти оскорбительно.
ВЕРА. Не могла она никого оскорбить.
АННА. А мне захотелось выплеснуть ей в лицо всю правду, но язык к гортани прилип. Что-то я ей ответила - не помню, а дальше разговор пошел у нас странный, весь на подтексте. Она говорила о каких-то рукописях, просила какие-то книги, тут же извинялась. Потом стала уверять меня, что дача ей совсем не нужна, что она меня вполне понимает, и что, мол, кто ж еще хозяин дачи, как не Димка. А сама все движется по комнате: картинку поправит, стены погладит. Вот тут я разозлилась: "Это не вам решать, дрожайшая мадам Лекер!" А она спокойно так: "Разве Ефим не оставил завещания?"