Погружение
Шрифт:
Уже стемнело, когда мы увидели огни Гомеля.
— Тебе куда? — спросил он.
— Пока не куда. Жилье буду искать.
— Давай, к родителям жены заедем. Скажу, что ты знакомая сослуживца. На пару дней точно пустят. А там определишься.
— Замечательно. Я заплачу, сколько скажут.
Через двадцать минут мы у частного дома на улице Камышовой. Недалеко речицкое шоссе. Место, вполне подходящее под требования деда Егора. Я разминаюсь, пока Сергей Валентинович объяснял хозяевам, кто мы и зачем. В калитку выглянула пожилая женщина: «Проходите». Меня
Утром я проснулась в девятом часу. Солнце ярко освещало комнату. Доносились восхитительные запахи. Встала, оделась в свою одежду. Афганку свернула трубочкой и убрала в сумку.
— Проходи, доча. Умываться там, — махнула рукой хозяйка в сторону умывальника, — во время встала. Сейчас драники будем есть.
Горячие белорусские драники со свежим домашним молоком — яство богов. Я жмурюсь, хрустя поджарочкой. Рассказываю о себе, об учебе.
У дедов своя корова. Недалеко Днепр, но рыбалку Василь Петрович не жалует. Сейчас оба на пенсии, работали учителями, квартиру оставили сыну, который живет там с женой и двумя детками.
— Мы их в лагерь отправили, — поясняет хозяин, — подальше от радиации. У нас еще нормально, а южнее есть пятна заражения, не меньше, чем в Чернобыле.
Я пытаюсь договориться об оплате, но меня и слушать не желают. Тогда говорю, что нарисую портреты обоих, если успею.
Чтобы переварить быстро меняющиеся обстоятельства, после завтрака напрашиваюсь помогать. Берусь пропалывать грядки с луком и чесноком. Надела штаны от афганки, очень удобные, и белую майку. На голове кепи. Солнце печет. Рик лежит в теньке. Монотонная работа оставляет наедине с мыслями и ощущениями. Откинула голову вверх.
Поняла, что изменилась — четко, как государственная граница. Напряжение ушло. Из людей, из природы. Никто не рвется из жил, никакого пролетарского надрыва, когда сломанными ногтями цепляются за грязный камень в непонятной борьбе. Тут спокойно все.
В обед отправилась вместе с хозяйкой в магазин. Окраина города. Гомель размером с Ярославль. В магазине свободно лежит молоко, кефир, какая-то ряженка под желтой крышечкой. Надо будет попробовать. И колбаса! Вареная и рядом же полукопченая. Я ее не ем. Но такое разнообразие продуктов удивило.
И народ, что встречался по пути — мягкий, болтливый, без всякой озлобленности и обреченности. Это стало открытием. Сразу захотелось здесь жить.
Ближе к вечеру ждали в гости Сергея Валентиновича с супругой. Я помогала с готовкой и столом. Уже заканчивали, когда знакомая белая четверка припарковалась у калитки, а по дорожке тесть катил уже коляску. Валентиныч вышел из машины и вдвоем онипересадили женщину с заднего на коляску. Она в белом платье в мелкий горошек. Красивое, но измученное лицо. Около тридцати пяти лет.
—
— Мы в одной школе учились, — уточняю я, — здравствуйте, Лиза.
Лизу провозят к столу. Она поглядывает на меня с любопытством. Видно, что ей хочется пообщаться с новым человеком. И я не отказываюсь. Пока мужики обсуждают что-то по ремонту техники, мы болтаем. Но скорбная искра проскальзывает в ее взгляде время от времени.
— Лиза, извини за бестактность. Можешь рассказать, что с тобой случилось?
— История простая. Авария. Все целы, кроме меня. А у меня хлыстовая травма шейного отдела. Три года уже так. Обещали, что будет лучше. Примеры всякие приводили. В больнице лежу каждый год. Ничего не лучше. Руку вот еще начинает сводить. Муж нанимает массажистку время от времени, чтобы контрактуры не образовывались. Если честно, то когда про тебя услышала, то подумала, что Сережа нашел кого-то. Но тогда бы он к своим отвез. И все понятно. А сейчас смотрю на тебя, разговариваю и так хорошо рядом, что думаю — пусть бы такая была. Он же мужчина, ему так тяжело со мной.
— Так, Елизавета. Давай упаднические настроения на потом. Со мной хорошо, потому что энергия прет. Никому не отдавала, никого не лечила последнее время.
— А ты лечишь кого-то? Ты, вроде, художник?
— Одно другому не мешает. Разрешишь тебя посмотреть?
— Смотри, если хочешь, — вздохнула она.
Я отвожу ее от стола другую комнату. В полумраке хорошо видно ее свечение. Вот блок на уровне шеи. Разрыва спинного мозга нет. Если бы был, то все сложнее. И полное уныние. Потеря всякой воли к борьбе. Жду информацию по увиденному. Получаю разрешение и знания, что можно сделать. Беру в ладони ее голову. Череп невидимо подрагивает, я чувствую его неправильный дерганный ритм. Выравниваю под свой.
— Ой, как хорошо! Что ты там делаешь? — шепчет она.
— Немножко лечимся. Ты можешь попросить у мамы новогодний дождик и лейкопластырь лентой, если есть? А то если я спрошу, будет ненужное внимание. А нам сейчас лишние глаза не нужны.
— Давай спрошу.
Требуемое нашлось. Наталья Дмитриевна решила, что мы увлеклись чем-то своим и обрадовалась, что дочь отвлечется.
Я расстегнула ей платье сзади. Опустила с плеч. Волосы подняты в прическу. Ножницами отрезала кусок сантиметров десять от пластыря и наклеила продольно дождик с шагом через полсантиметра. Это мостик для поверхностного тока энергии в обход блока. Лучше серебро, но где его взять? В Китае использовали медные пластины, временно заменяя пораженный канал. Я наклеиваю над нужным сегментом пластырь.
Теперь нужно собраться. В животе завибрировало. Я пускаю силу в руки. Не мягким плавным свечением, а острым жалом. В ладонях жар, пальцы гудят. Соединяю большой и безымянный пальцы правой руки, а указательный и средний подношу к ямке под седьмым шейным позвонком, в простонародье именуемым холкой. Средний палец левой руки накладываю на ямку под затылком.
Чувствую, как энергия идет до середины шеи и упирается в темную пробку. Маленькие завихрения клубятся, оплавляя ее.
— Жарко, как от печки, — шепчет Лиза.