Похищение чародея
Шрифт:
Он взял фотографию, хотел спрятать, потом взглянул еще раз и спросил:
— А маму ты сразу узнала?
— Она мало изменилась, — сказала Ниночка. — Она любит тискать чужих детей. Если знает, что скоро их отдаст владельцам.
— Ну и язык у тебя, — сказал Ржевский.
Телефон на столе взорвался писком — это был зеленый, внутренний телефон. Ржевский схватил трубку.
— Почему сразу не сообщили? Иди.
Он бросил трубку. Злой, губы сжаты.
— Иван ушел, — сказал. — Недосмотрели.
— Куда ушел?
— А черт его знает! За ним Мария Степановна побежала. Ну как же так! Я же ему
Отыскали Ивана в виварии. Он стоял перед клеткой со Львом. Лев внимательно разглядывал посетителя, словно встречал его раньше. Джон, на которого не обращали внимания, суетился в своей клетке, ворчал, а Мария Степановна отрешенно застыла у двери.
— Тебе еще рано выходить, — сказал Ржевский с порога.
— Здравствуй, — сказал Иван.
— Почему ты меня не предупредил?
— Я знаю в институте все ходы и выходы, — сказал Иван. — Не хуже тебя.
Ниночка стояла на шаг сзади, поворачивала голову, отмечая различия между ними. Например, чуть более высокий и резкий голос Ивана.
— Погоди, — сказал вдруг Ржевский, — дай-ка руку, пульс дай, тебе говорят!
Иван протянул руку. Лев, который увидел это, протянул свою лапу сквозь решетку, ему тоже захотелось, чтобы у него проверили пульс.
— Почему такой пульс? — спросил Сергей Андреевич.
— Ты прав, — сказал Иван. — Давай вернемся. Голова кружится. Делали меня не из качественных материалов. Черт знает что совали.
— Что и во всех, — ответил Сергей. — По рецептам живой природы.
В коридоре встретили нескольких сотрудников. Мало кто в институте видел Ивана. Люди останавливались и смотрели вслед. Кто-то крикнул, приоткрыв дверь:
— Семенихин, да иди ты сюда! Скорей!
Ниночка почувствовала, как Ивану неприятно. Он даже ускорил шаги и вырвал руку у отца.
Ему снился длинный сон. В этом сне он был мал, совсем мал. Шел по поляне, на которой покачивались цветы с него ростом, и между цветами слепило солнце. Рядом шла мать, он ее не видел, видел только пальцы, за которые цепко держался, потому что боялся шмеля. Вот прилетит и его заберет. Он знал, что дело происходит в Тарусе и ему четыре года, что это одно из его первых воспоминаний, но в то же время это был сон, потому что само воспоминание уже выветрилось из памяти Сергея Ржевского, оно стало семейным фольклором — как Сережа боялся шмеля. Но почему-то в сознании не было картинки шмеля, а лишь звуковой образ Ш-Ш-Ш-мель! Неопределенность угрозы заставляла ждать ее отовсюду, она могла даже превратиться в руку матери, и он начал вырываться, но мать держала крепко, он поднял глаза и увидел, что это не мать. А Лиза, которая плачет, потому что знает — сейчас прилетит шмель и унесет его…
Он проснулся и лежал, не открывая глаз. Он хитрил. Он знал, что люди при нем перестают разговаривать об обычных вещах — словно ему нельзя о них знать. Он понимал, что его притворство скоро будет разоблачено — приборы всегда предавали его.
На этот раз, видно, никто не поглядел на приборы, может, не ждали его пробуждения. Говорили шепотом. Мария Степановна и другая, незнакомая сестра.
— Глаза у него неживые, старые глаза, —
— Откуда же он все знает? Это правда, что он скопированный?
— Не скажу, — ответила Мария Степановна. — Когда меня сюда перевели, он уже готовый был.
— И рассуждает?
— Рассуждает. Иногда заговаривается, конечно. На первых порах себя директором воображал.
Иван осторожно приоткрыл глаза — в комнате горела только настольная лампа, техник дремал в кресле, две медсестры сидели рядышком на диване. Было тихо, мирно, и разговор вроде бы и не касался его.
— А ты не боишься его? — спросила незнакомая сестра.
— Да нет, он добрый, я агрессивность в людях чувствую, большой послеоперационный опыт. Агрессивности в нем нет. Но глаза плохие. Боюсь, что не жилец он. Нет, не жилец…
Это я не жилец? Почему? Неужели в самом деле во мне есть что-то ненастоящее, недоделанное, слишком хрупкие сосуды или не той формы эритроциты?
Иван невольно прислушался, как бьется сердце. Сердце пропустило удар… По крайней мере нервы у него есть.
Снова Иван проснулся под утро. Что-то было не так… Снег стегал по закрытым окнам, ветер такой, что дрожали стекла. Почему-то показалось, что рядом лежит Лиза и спит — беззвучно, неслышно, чтобы не помешать ему, даже во сне боится ему помешать… Он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, которое так точно вписывается в чашу согнутой ладони. И понял, что это не его память! Тряхнул головой, сбил подушку. Мария Степановна, прилегшая на диванчик, заворочалась, забормотала во сне, но не проснулась.
И тогда, уже бодрствуя, Иван начал прислушиваться к звукам ночного института, в которых что-то было неправильно.
Осторожно опустил ноги на пол, босиком, в пижаме, прошел к двери. Повернул ручку. Потом щелкнул замок.
В переходнике было темно. Иван прикрыл за собой дверь, во внешней лаборатории отыскал выключатель. Вспыхнули лампы, он даже зажмурился на мгновение. Тоже тихо — лишь через несколько стен доносится шум, глухой и неразборчивый. По коридору побежал. Подошвы тупо стучали по половицам. За одной из дверей — здесь живут шимпанзе — слышно было ворчание, стук. Он повернул ручку двери. Заперта. Иван наклонился, заглянул в замочную скважину. Была видна часть клетки, скупо освещенная маленькой лампочкой под потолком. Джон метался по клетке, тряс прутья, потом понял, что за дверью кто-то есть, и принялся ухать, верещать, словно никак не мог вспомнить нужные слова.
— Что у вас там? — спросил Иван тихо. — Что случилось?
Джон услышал, принялся бить ладонями по полу, отдергивая их, словно обжигался.
— Внизу? — спросил Иван.
Джон подпрыгнул и заревел.
Иван наклонился, попробовал ладонью пол. Может, ему показалось, но пол здесь был теплее. Подошвы ног этого не чувствовали, а ладонь ощутила.
И тут он услышал вой собак. Собаки часто выли ночами, но сейчас вой был совсем другим.
Иван пробежал еще несколько шагов, растворил дверь, ведущую в подвал, и, когда спускался по лестнице вниз, почувствовал, что воздух стал теплее, словно кто-то неподалеку открыл дверь в прачечную.