Похищение Европы
Шрифт:
— Вы встречались с Шарпингом? — после небольшой паузы спросила Настя.
— С кем я только не встречался… Только не всякая встреча доставляет радость, понимаете? — Его глаза окончательно погасли. — Не является — как бы это выразиться? — праздником души. Именинами сердца, так сказать. Вот меня Олбрайт [19] спросила, не злоупотребляю ли я алкоголем. Она заварила всю эту кашу и теперь задает мне такие вопросы.
Анри откинулся на спинку стула и уставился в потолок.
19
Мадлен
— Зачем эта женщина носит короткие юбки? Ради всего святого — зачем?! Она что — Клаудиа Шиффер? — спросил Анри, обернувшись к Насте.
— Нет, она — не Клаудиа Шиффер, — спокойно ответила Настя.
— Вы правы. Единственное, что я могу делать, глядя на нее, — это злоупотреблять алкоголем. Но — довольно о грустном.
Он положил свою руку на мою.
— Мне очень важно, чтобы мы с вами сделали это интервью. Именно с вами.
Было очевидно, что он обращался только ко мне.
— Да почему же именно со мной?
— Видите ли, то, что говорят красивые люди, — вся грусть его немигающих глаз без малейшего стеснения струилась на меня, — очень красивые люди, — само по себе воспринимается как истина. Считайте, что вы — моя профессиональная находка.
Едва ощутимо он сжал мою руку.
— Можно, я вас поцелую?
— Я думаю, нам пора идти, — сказал я, освобождаясь от этого рукопожатия. — Мы бы хотели заплатить за себя.
Это было мужественное заявление. Думаю, что стоимость заказанного в тот вечер была сравнима с нашим парижским бюджетом. Я выложил на стол бумажник, с пьяным бесстрашием выводя нас с Настей из категории приглашенных. Настя одобрительно кивнула. Воспоминание о нашей решимости платить вызывает сейчас у меня улыбку: в тот момент в бумажнике оставались только немецкие марки, о чем мы с Настей совершенно забыли. Все франки, которые мы получили в валютном обмене, были уже потрачены. Скрестив Руки, Анри следил за происходящим без видимых эмоций.
— Это лишнее, мой друг. За все уже заплачено.
— Кем? — спросил я для чего-то.
— Кем? Дайте-ка вспомнить. Скорее всего, Северо-атлантическим альянсом. — Указательным пальцем он потер переносицу. — Шучу.
Я пожал плечами и встал, за мной последовала Настя. Анри продолжал сидеть все в той же позе — вжав голову и плечи, глядя на нас снизу вверх.
— До свидания…
Я произнес это неуверенно, почти вопросительно. Неторопливым движением Анри достал из кармана визитную карточку и протянул ее мне.
— Здесь мой парижский телефон. Позвоните.
Мы вышли в прохладную апрельскую ночь, которая всего лишь через час должна была превратиться в майскую. Я подставил пылающее лицо ночному ветру. Спускаясь по брусчатке какой-то узкой улочки, я споткнулся, и только Настина поддержка не позволила мне упасть. На мгновение меня удивила сила Настиных рук. Я обнял ее на манер раненого, и мы продолжали наш путь вниз. Мысль о ранении по мере нашего спуска материализовалась в виде общего недуга, обернулась тяжестью в животе и полным отсутствием сил. На смотровой площадке у фуникулера мне стало совсем плохо. Искрящаяся огнями панорама Парижа поплыла перед глазами, и меня начало рвать. Настя стояла, обхватив меня одной рукой, а другой держа за лоб. Из меня
— Легче?
— Легче.
В моих глазах стояли слезы, и вид ночного Парижа развернулся передо мной во всем своем импрессионистическом блеске. Я растер их тыльной стороной ладони. Во рту все еще чувствовался скверный привкус желудочного сока. Вспомнив, что утром купил жевательную резинку, я полез в карман. Вместе с мятной пластинкой я достал прямоугольный кусочек картона. Это была визитная карточка Анри. Я взял карточку двумя пальцами и, рассмотрев ее зачем-то с обеих сторон, легким кистевым движением бросил в направлении раскинувшегося внизу города. Подхваченная ветром, она растаяла в темноте трепетной ночной бабочкой.
14
Несмотря на то что я не помнил ни того, как мы вошли в дом, ни того, как легли в постель, наутро я проснулся раздетым и лежащим со своей стороны кровати (обычно я спал справа от Насти). Настя уже встала. На фоне негромко включенного радио из кухни слышался крепнущий свист чайника. На столике у моего изголовья стояли бутылка минеральной воды и стакан. Ночью меня поили водой. Как ни странно, свое теперешнее состояние я не мог бы назвать похмельным. Мной владело ощущение размытости и покоя, которое, если бы не чувство вины и сивушный запах изо рта, можно было бы назвать приятным. Я не торопясь встал и оделся. Босиком прокрался к кухне и с порога наблюдал за приготовлением завтрака. Настя жарила яичницу, прикрывая глаза от лопающихся желтых шаров на сковородке. Я стоял неподвижно и совершенно невидимо. Прислонясь к дверному косяку — как говорится в одном стихотворении, которое мы с Настей читали по-русски. С каждой секундой моя невидимость ужасала меня все больше.
— Настя, — произнес я, наконец, с облегчением.
— Привет! — сказала Настя и, вытерев руки о передник, крепко меня обняла. — Я хотела подать тебе завтрак в постель.
— Ты меня презираешь? — задал я хотя и заранее приготовленный, но совершенно искренний вопрос.
— Я тобой горжусь, — проговорила Настя мне в самое ухо, и я ощутил ее улыбку — не столько в интонации, сколько в прикосновении губ. — Настоящий русский мужчина, всегда о таком мечтала.
Мы стояли, положив друг другу головы на плечи. Помимо красивой — лошади на лугу — композиции, для меня это было еще и возможностью не дышать на Настю.
Раздался звонок в дверь. Я был уверен, что пришли с уборкой, и открыл дверь, даже не спросив, кто там. В полумраке коридора стоял Анри.
— Вы?!
Это было, может быть, не самым вежливым приветствием, но ничего лучшего мне в тот момент в голову не пришло.
— Я, — не колеблясь подтвердил Анри.
Он помахал замершей за моей спиной Насте.