Похищение огня. Книга 1
Шрифт:
— Да, я была тогда в Трире.
Молодые люди улыбнулись и сразу почувствовали взаимную симпатию.
— Карл, Карл, приехал наконец наш друг! Иди скорее сюда!
Карл и Фридрих горячо обнялись. После обеда Женин, разливая кофе, спросила:
— Скажите, Энгельс, как могло случиться, что, не зная лично Карла, вы в ранней юности написали стихи о себе и о нем как о двух соратниках? Они звучат как предвидение. Не правда ли?
— Да, я всегда искал такого друга, как Карл...
— Мне хотелось бы услышать вновь стихи Освальда— Фридриха, в которых он чудесным образом предвосхитил наш сегодняшний день,— настойчиво повторила Женни.
— Прочти, пожалуйста, — присоединился к жене Карл.
И Фридрих, смеясь, начал вспоминать свое стихотворение, написанное несколько лет
2
Стройте батальоны! К оружию, граждане! (франц.)
— Отлично!— зааплодировала Женни.
— Нет,— тихо ответил Фридрих,— эти вирши я писал давно, когда был еще очень молод.
— Но вам теперь только двадцать пять,— весело рассмеялась Женни.
— А Марксу двадцать семь,— сказал Энгельс.
— Вы и по годам идете рядом, как и следует друзьям!
Дверь отворилась. В комнату деловым, энергичным шагом вошла девушка с корзиной в руке, в белоснежном чепце, надетом поверх высоко зачесанных волос. Лицо ее поражало свежестью, светлые глаза — чистотой. Такому румянцу и алым губам могла позавидовать любая парижанка.
Вошедшая недоверчиво и немного исподлобья, строго испытующе посмотрела на Энгельса и остановилась в нерешительности.
— Знакомьтесь, Фридрих. Это наш добрый гений, божок домоводства... — начала Женни.
— И диктатор,— пошутил Карл.
— Елена Демут. Моя мать, у которой Ленхен жила с девятилетнего возраста, прислала ее нам, лишив себя лучшего сокровища, которое было в ее доме.
— Что вы это говорите,— смутилась Елена и несколько неуклюже поклонилась Фридриху.
Их глаза, одинаково смелые и правдивые, встретились. Выражение лица Елены несколько смягчилось, но, казалось, она но хотела поддаваться очарованию ума и простоты, исходившему от молодого человека, и снова немного нахмурилась. Она была осторожна и недоверчива. Трудное детство, бедность в деревне, где росла Елена, приучили ее внимательно и долго приглядываться к незнакомым людям и сдерживать свои чувства.
— Ленхен — друг всех наших друзей, надеюсь, она отныне будет другом и тобе, Фридрих,— сказал Карл, Улыбаясь.
Когда вскоре Ленхен вышла, Женни снова заговорила о ней:
— Право, не знаю, что бы я делала без этой преданной подруги. У нее руки кудесницы. Она все умеет! шить, стряпать, нянчить Женнихен и находить выход из самого безысходного тупика, в который нас часто заводит безденежье и, главное, моя бесталанность в ведении хозяйства.
— Добавь, что Ленхен нередко обыгрывает меня в шахматы. Удивительно, как проницательно добра и природно умна эта девушка. Ей только двадцать два года, У нее, бесспорно, не только большое сердце, но и глубокий ум,— сказал Карл.
Фридрих Энгельс приехал в Брюссель чрезвычайно
— Как я тебе уже писал,— говорил Фридрих,— Фейербах ответил на наше общее письмо к нему, Я уверен, он неизбежно придет вскоре к коммунизму и станет нашим соратником.
Карл с сомнением покачал головой.
— Фейербах неоспоримо прав, когда объявляет абсолютный дух отжившим духом теологии, Верно и то, что «Сущность христианства» осветила многие головы и спасла их от путаницы и мрака. Мы от всей души приветствовали его в феврале прошлого года, хотя не все у него приемлемо. Ты знаешь, я писал об этом в «Немецко-французском ежегоднике».., Но будет ли он борцом? Это ведь созерцательный ум, к тому же жизнь в глуши делает его все более вялым, безразличным. Увы, Фейербах не хочет понять, что человек существо общественное и всегда зависит от данной среды и условий. Он воспринимает человека исключительно биологически. В этом его великое заблуждение. Природа природой, но не уйти нам в этом мире и от политики. Рядом с энтузиастами природы должны стать энтузиасты государства, хочет или не хочет этого Фейербах.
Помолчав и подумав, Энгельс ответил:
— Фейербах подверг жестокой проверке гегелевскую философию природы и религии, ты вскрываешь и исследуешь философию права и государства.
— Что же ты хочешь? Чтобы я досказал то, о чем умалчивает этот смелый и могучий мыслитель? — иронически спросил Маркс.
— Да, тебе это по плечу. Но потому, что у Фейербаха, согласно его же словам,— ответил Фридрих,— есть движение, порыв, кровь, я все же верю, что он станет, рано или поздно, в наши ряды. Пока же в своем письме он говорит, что еще не покончил с религией, а без этого не может прийти к коммунизму. И все же по натуре он коммунист. Будем надеяться, что летом он, несмотря на свое отвращение к городу и столичной сутолоке, приедет из своей баварской Аркадии к нам в Брюссель п мы поможем ему преодолеть сомнения.
— Конечно, конечно,— подтвердил Карл, любуясь уверенностью и оживлением свежего лица и гибкими красивыми движениями ходившего по комнате Энгельса.
...Людвиг Фейербах много лет подряд жил в Брукберге, в красивейшем уголке Баварии. Угрюмый, замкнутый, он любил сельское уединение, созерцание природы, одинокие прогулки по безлюдным долинам и холмам. Природа, утверждал он, обогащает его ум и душу, открывает тайны жизни и подсказывает ответы на кажущиеся неразрешимыми вопросы. «Город — это тюрьма для мыслителя»,— любил повторять Фейербах слова Галилея и спорил с теми, кто звал его к людям. Он объявлял, что в одиночестве и тишине черпает силы для борьбы. Но борцом он не был и уклонялся от действия. Пассивный характер Фейербаха отражался и на его книгах. Он любил размышлять, но не призывал к борьбе и протесту.
Вскоре после выхода «Святого семейства» один из видных чинов австрийской тайной полиции в Вене передал для ознакомления Меттерниху объемистый пакет, пришедший от сотрудника влиятельной газеты «Альгемайне цайтунг».
Австрийский канцлер сидел за столом в темном мундире и через лорнет просматривал бумаги. Старость безжалостно разрушила этого некогда столь могучего хищника.
Легкий слой румян и пудры еще более подчеркивал потухший взор глубоко запавших мутных глаз, мертвенно-желтые, сморщенные, острые уши и отвислый подбородок. Грозный оплот мировой реакции походил теперь на жалкую одряхлевшую рысь, не имеющую больше сил ринуться за добычей.
Но Меттерних не оставлял еще политической борьбы. Он не хотел замечать сложившейся помимо его воли враждебной обстановки. С тем же бешенством бессилия, с каким он бежал прочь от сотен зеркал своего дворца, отражавших с жестокой точностью его обезображенное временем лицо, он отворачивался теперь и от политического барометра, указывавшего на приближение бури.
Дряблой, в перстнях, рукой Меттерних отложил новенькую, терпко пахнущую типографской краской книгу, на заглавном листе которой прочел имена авторов: Фр. Энгельс и К. Маркс,— и бегло просмотрел донесение. Оно состояло из письма издателя Левенталя и приписки осведомителя. Отпустив подчиненного, канцлер надел очки в золотой оправе и погрузился в чтение.