Похищение
Шрифт:
«Только бы ненароком не задавить Гильфи!» — подумал он.
Затаив дыхание от страха, совята смотрели на то, что происходило у них перед глазами.
— Номер 12-8! — оглушительный визг прорезал ночные небеса.
Великий Глаукс! Это же Виззг и Ищейке, а с ними Джатт с Джуттом! И Тетушка тоже здесь!
Тетушка Финни от ярости так распушилась, что стала казаться вдвое больше. Желтые глаза ее теперь не были добрыми, они сверкали жестким металлическим блеском.
— Я уже давно ее заподозрила! — клекотала Финни, выволакивая Гортензию из гнезда, в которое
Яйцо, освещенное поднимающимся солнцем, беззащитно покачивалось на краю скалы. Сорен не сводил с него глаз. На фоне рассветных сумерек оно казалось таким большим, таким хрупким.
«Это могла бы быть Эглантина. Это могла бы быть Эглантина», — неотвязно крутилось в голове.
Сорен начал дрожать от ужаса. Перед ним было будущее, за которое велась борьба. Весь совиный мир сейчас представлялся ему яйцом, балансировавшим на краю пропасти. И над этим яйцом парила орлица.
И тут послышалось одинокое, полное горечи, уханье:
— Бери яйцо! Не тревожься обо мне. Спасай яйцо… спасай яйцо! — кричала Гортензия.
Огромная тень упала на скалы, а потом с неба обрушились перья. Они заслонили все вокруг. Перья и пух мелькали в розовом свете занимающегося дня. Орел закрыл собой весь мир!
А Гортензия продолжала кричать:
— Спасай яйцо! Спасай яйцо!
Тетушка Финни набросилась на орлицу, как безумная. Ее желтые глаза сверкали неистовым огнем ненависти, широко разинутый клюв жаждал крови, а длинные когти целились орлице в глаза. Вся она сейчас была сплошным визжащим белым шаром. Немыслимые проклятия вырывались из ее клюва.
— Убью! Убью! — пронзительно визжала она. Ее покрытый перьями лицевой диск будто окаменел. Хищный черный клюв и дикие желтые глаза делали его похожим на жуткую белую маску.
А потом совята увидели, как орлица взмахнула своими огромными крыльями и опрокинула Тетушку на землю. В следующий миг гигантская птица подхватила яйцо и поднялась в воздух, сжимая в когтях свою ношу.
Голос Гортензии зазвучал глуше, а потом стал стихать, тая и удаляясь…
Сорен переглянулся с Гильфи. Две огромные слезы выкатились из его темных глаз.
— Она упала, да?
— Они сбросили ее…
А потом они снова увидели Тетушку. Белоснежная надзирательница стояла на краю скалы рядом с Виззг и смотрела вниз, в бездонный провал.
— Пока, милочка, — проворковала Тетушка и помахала белоснежным крылом. — Пока, номер 12-8! Прощай, дура набитая! — ласковый лепет перешел в жуткий смех, от которого у Сорена похолодели крылья.
— Но орлица все-таки унесла яйцо, — прошептала Гильфи.
— Кажется, да, — ответил Сорен. — А в королевстве Амбала появятся новые истории и легенды о храброй Гортензии.
Яйцехранилище немедленно закрыли. Всех временных работников Яйцехранилища и Инкубатора немедленно отправили в камеры для полного очищения памяти, тем более что наступила пора новолуния.
Сорен с Гильфи были к этому готовы. Сидя в тесной трещине, они слышали, как Тетушка, Виззг и Ищейке договорились сделать все возможное, чтобы скрыть от остальных
А потом Гильфи с Сореном снова очутились в лунной камере. Они рассказывали друг другу Сказания о Былом, как называли легенды о Га'Хууле в царстве Кунир. А потом Сорен, обладавший врожденным даром рассказчика, начал складывать новую легенду.
— Она была совой, равной которой не было на свете, — начал он, думая о Гортензии. — Она была красива и добра, а ее умные карие глаза казались теплыми и блестящими, словно маленькие солнца. И хотя крылья у нее по какой-то неведомой причине были беспомощны, она сумела обратить свою слабость в источник великой силы. Эта сова стремилась лишь к тому, чтобы творить добро ради великой мечты о свободе, пожертвовав собственными мечтами, и высокая скала, царящая над царством беззакония, стала для нее местом борьбы со злом…
Когда он закончил свою легенду, луна начала медленно опускаться за край неба.
ГЛАВА XVIII
Кровавая ночь
Наступила последняя ночь перед новолунием. Луна тончайшей пушинкой плыла по небу. Последнее полнолуние, во время которого их после работы в Яйцехранилище каждую ночь подвергали очищению памяти, казалось бесконечным. Но Сорен с Гильфи все-таки выстояли.
Сорен зарылся клювом в перья и вспомнил, как Гортензия назвала их прелестными. Похоже, с тех пор они стали еще гуще.
— Ты только взгляни на свои первостепенные перышки, Сорен! — воскликнула Гильфи. — Как я завидую бахромке на кончиках твоих перьев!
Сорен легонько поворошил клювом тоненькие пушинки, которые прозрачным облачком качались над его маховыми перьями. Мама говорила, что опушку нужно чистить каждый день, потому что она составляет гордость сипух.
Далеко не все совы могут похвастаться такой красотой. Вот, скажем, у сычиков-эльфов не бывает этой легонькой, мягкой бахромы, украшающей переднюю кромку крыла. А ведь именно такие незаметные ворсинки позволяют амбарным совам летать бесшумно.
— Опушка, — говорила мама, — важна ничуть не меньше, чем острый клюв и крепкие когти.
Разумеется, ее замечание было адресовано Клудду, у которого как раз начала появляться бахромка на крыльях. Но братца Клудда интересовали только клюв да когти…
— Как ты думаешь, Гильфи, когда луна в следующий раз пойдет на ущерб, мы уже будем готовы к отлету?
— Конечно!
Сорен виновато взглянул на свою крошечную подругу. В отличие от него, Гильфи была уже полностью оперенной совой, и могла хоть сейчас улететь отсюда. В своем пестреньком серовато-буром наряде с ярко-белыми вкраплениями и красиво загнутыми возле глаз перышками, она казалась такой взрослой, такой самостоятельной! Что и говорить, его подружка превратилась в очень хорошенького сычика-эльфа!