Похищенная весна. Петроград – Ленинград
Шрифт:
– Понимаете… Это грустная история, я бы не хотела… – она покосилась на слушавшую ее дочь.
– А-аа… Понятно! Ну раз устроилась там, у буржуёв этих, чего ж не сиделось?
Ольга уставилась на плавающий по цветастой скатерти круг света от лампы:
– Я там чужая. Меня там никто не понимает. Катюша без отца. Мужчины там все…
– Да что ж ты будешь делать! – старуха всплеснула руками, остатки картошки с ложки полетели в темный угол. – Опять все из-за
Катя, слушавшая до этого мать, разинувши рот, убыстрилась и в завершении, облизала тарелку так же, как это сделала хозяйка.
Ольга, закатила глаза от того, что вытворяет Катя, но тоже решила не обижать хозяйку и ускорила поедание постного блюда. Облизывать миску правда не стала.
– Благодарю, – передала она посуду Нине Михайловне, та скептически поковыряла ногтем остатки картошки по краю, помуляла пару раз в ушате, где только что умывались девочки. И протерев посуду тряпицей, висящей на поясе, убрала на верхнюю полку буфета.
– Ага. Значицца, понятно все с вами! – Нина Михайловна нависла над столом, уперев в него руки. Денег сегодня за постой не возьму. Я за младенчиком смотрю, мне там плотют пока. Да и какой постой. У нас тут стыдоба, а не постой. Расход токмо на дрова, а Ваня уж на дрова, слава богу, наберет с подметок-то! Своих будешь искать аль нет, это ты уже опосля решишь. А первым делом на работу надо. Откудова, говоришь? Церковная – эт на Петербурской стороне?
– Да. У Кронверкского.
– Вот и славненько. Биржу знаешь?
Оля похлопала ресницами.
– У Сытного рынка…
– А-а-а… Напротив Народного дома? Где хвосты всегда стоят?
– Да-да. Вот в хвост и вставай. Вот прямо сейчас езжай, и попробуй работенку найти. Говоришь, грамоте обучена? Попробуй в контору какую, ну или как раньше – прачкой… А за вертлявку не боись. Пригляжу. Она мне по дому поможет. Поможешь, Катюха?!
Хозяйка весело глянула на Катю. Та – на мать. А в глазах – не то страх, не то любопытство. Как всегда, по живому лицу дочери Ольга прочла целую гамму переживаний.
– Ну что, Катюшенька? Побудешь с Ниной Михайловной?
Катя прикусила нижнюю губу и кивнула. Она была необыкновенно тихая этим утром, но очень смелая.
– Надо было тебя пораньше-то поднять. Э-э-эх! Пока добересси, уже и местов может не быть! Ну, хотя бы оглядисси! Поезжай-поезжай! – Хозяйка убрала «табурет» в поленницу, освобождая Ольге проход
– Так я знаю. Мы на нем вчера с Финляндского ехали!
– Вот видишь как?! Ступай. Ступай… – Старушка открыла дверь, выпустив тепло на улицу, подтолкнула в спину нерешительную Ольгу.
Остановка, действительно была, но трамвай шел совсем в другую сторону, противоположную той, откуда они вчера пришли с Иваном. Представилась отличная возможность поприветствовать город юности, осмотреть его.
В этот раз билет обошелся дороже, но кондуктор была точь-в-точь, как вчера. Ну или очень похожа. В вагоне почти никого не было. Ольга села на деревянный диван, сняла варежку и прогрела на заиндевелом окне глазок. Сумерки рассеивались. А вместе с ними рассеивался плотный туман с примесью горьковатой угольной сажи. Через собственноручно сделанное окошко Ольга уже видела не только мостовую и углы почерневших промышленных зданий, но и окна, трубы, удаляющиеся пересекающие проспект улицы.
Трамвай тренькнул и повернул налево. И справа в вагон залился белый слепящий свет. Солнце вот-вот взойдет, но лед и снег залива, до которых здесь было рукой подать, уже, казалось, напитались этим предрассветным солнцем и готовы были сиять еще до восхода. Также неожиданно в вагоне потемнело. Справа и слева то появлялись, то расступались серые или бурые махины домов, бегущие вдоль проспекта заборы, деревья корявыми черными руками, нависающие над мостовой, обнажались желто-коричнево-черными сугробы, припорошенные белым снежком на пустырях.
В маленькое свое окошко Ольге сложно было разглядеть город целиком. Только расплывающиеся сквозь заледенелые окна образы или небольшие детали в протаянный глазок.
Слева вдруг показался ухоженный сад с дорожками и скамеечками, почти сразу за ним кирпичная пожарная вышка и улицы, линии – стрелы, разлетающиеся в белый февральский небосклон. Пешеходы снуют по широкой панели и по утоптанным тропинкам скверов. Деловые, в расстегнутых телогрейках поверх роб и в одинаково добротных пальто. Насколько меньше стало франтов, настолько же меньше стало людей в обносках.
Конец ознакомительного фрагмента.