Похищенный рай
Шрифт:
Дант поднялся и встряхнул головой.
— Вы в порядке? — спросила Беатрис.
— Да, шишку на голове набил, а так все нормально. — Он забрал из ее рук подсвечник и посветил им в потолок на зияющую черную дыру. — По-моему, будет лучше, если я все-таки пошлю завтра утром на чердак слугу, как вы считаете?
Беатрис молча кивнула.
Дант сидел в библиотеке. Огонь камина согревал теплом ноги, коньяк согревал тело. Было поздно. Половину первого ночи часы пробили уже давно. После этого Дант перестал обращать на них внимание. Он не чувствовал усталости, к тому же голова была переполнена
Данту все еще трудно было до конца проникнуться мыслью о своем отцовстве. Никогда, даже в самых кошмарных сновидениях, он не видел себя несущим полную ответственность за другого человека. А ведь это был не просто человек, а очаровательная куколка, которая настолько сильно походила на него самого, что Данту становилось страшно. Он хотел иметь детей, но все время размышлял об этом как о чем-то относящемся к отдаленному будущему. В такие моменты он всегда говорил себе и другим: «Когда-нибудь, в один прекрасный день». Или: «Когда я стану старше». Но жизнь распорядилась по-своему, и эта ответственность свалилась на него неожиданно и раньше, чем он предполагал.
Кстати, в те редкие моменты своей жизни, когда он задумывался о детях, ему всегда представлялись сыновья.
Дант вспомнил, как Феба сама себя назвала незаконнорожденной, точнее, с детской невинностью повторила слова другого человека, сказанные в ее адрес, не понимая, в сущности, что они означают.
Но Дант то понимал хорошо. У него не было сомнений в том, что Феба станет в глазах общественного мнения незаконнорожденной дочерью Повесы. Ее подвергнут остракизму, над ней будут смеяться, и она станет расплачиваться за прегрешения своего отца, совершенные задолго до того, как она появилась на свет. Дант все это знал и чувствовал, что не может этого допустить. И не допустит.
Даже король не позволял, чтобы на его внебрачных детях всю жизнь висело клеймо незаконнорожденности. Он просто жаловал их дворянством. У Данта не было этой власти, но он знал, что сделает все от него зависящее, чтобы Феба не страдала из-за своего рождения.
— О, простите. Я и не думала застать здесь кого-нибудь в столь поздний час.
Дант поднял глаза. В дверях стояла Беатрис. Увидев, что она в одной ночной сорочке, он мгновенно почувствовал внутреннее напряжение.
Господи, ну что такого в этой девчонке? Она совершенно не походила на тех женщин, которые всегда ему нравились — темноволосые, как и он сам, высокие, величавые, элегантные и уверенные в себе. Беатрис была полной противоположностью им: невысокого роста, на целую голову ниже его, а волосы трудноопределимого оттенка, белокурые с рыжинкой. Цвет их был непостоянен и менялся с каждым поворотом ее головы.
Она стояла перед ним. Волосы рассыпались по плечам, отливая при свете камина медью. Скромная девичья ночная рубашка с пуговками, доходящими до самой шеи. Он опустил глаза и увидел, что она босая. «Боже мой!» Ему еще никогда не приходилось видеть столь соблазнительной женщины. Дант растерялся.
— Привет, Беатрис, — сказал он, пытаясь не думать о том, что ему хочется, чтобы она сбросила с себя эту рубашку и осталась нагой.
— Я была неискренна, когда говорила, что не думала кого-то увидеть здесь. Я заметила свет под дверью,
Дант обязательно поинтересовался бы, что она имела в виду. И он спросил бы, если бы не был занят другим: взгляд его был прикован к ее ногам.
— Вам тоже не спится? — спросила она. Он кивнул.
— Вы думали о Фебе сейчас, когда я вошла, правда? — Не дожидаясь его ответа, она продолжила: — Я поняла это по выражению вашего лица.
Беатрис обошла вокруг него и опустилась в стоящее рядом кресло, поджав под себя ноги. Она уперла локоть в подлокотник и положила на раскрытую ладонь подбородок.
— Вы хотите поговорить со мной об этом?
— А что тут говорить? Просто я размышлял о тех неприятностях, которые появятся в жизни Фебы только из-за того, что ей не повезло родиться моей дочерью.
— Как вы можете так говорить: не повезло?! Мне совершенно ясно, что вы относитесь к ней гораздо лучше, чем тот человек, который до сих пор считался ее отцом. Ведь вы бы никогда не выгнали ее из своего дома, правда?
Дант покачал головой:
— Вы про меня многого не знаете, Беатрис. В прошлом я совершал некоторые вещи, которыми трудно гордиться.
Беатрис посмотрела на него:
— Да, я многого не знаю про вас, Дант. Особенно про ваше прошлое. Но я знаю, какой вы теперь. Вы добрый, благородный и великодушный человек. У вас хватило честности признать, что вы не любили мать Фебы, но вы очень тепло к ней относились и искренне переживали, когда узнали о ее смерти. И к Фебе у вас есть теплое чувство. Я поняла это, когда узнала о том, что вы выгнали из дома эту ужасную мисс Стаутвел. И вот теперь переживаете за будущее девочки.
— Еще бы мне не переживать, ведь именно из-за меня у нее будет такое будущее. Ведь если бы не я….
— Если бы не вы, — перебила его Беатрис, — Фебы вообще не было бы на этом свете, а ее мать не узнала бы счастья, пусть и мимолетного.
— Но что же я могу предложить Фебе? Я не в силах дать ей то, чего она заслуживает. Разве я способен заменить ей мать, которая была ей предана беззаветно и любила больше всего на свете? Больше того, из-за меня у нее могут быть большие неприятности. Ее станут попрекать тем, что она родилась вне брака… — Дант замолчал, потом проговорил: — А какая она красивая, правда, Беатрис? Чудное создание. Такой ребенок, как она, должен быть окружен любовью и заботой, его нужно нежить и баловать. Она заслуживает того, чтобы стать такой, как все девочки: вырасти, выйти в свет. Она заслуживает того, чтобы за ней волочились многочисленные поклонники, чтобы в ее честь сочиняли стихи. Но я могу предложить ей лишь кров и материальную поддержку. Если бы она понимала, что ее ожидает после переезда к настоящему отцу, она, наверное, предпочла бы остаться у маркиза.
— Вы, Дант, можете предложить ей одну бесценную вещь, которой она никогда не дождалась бы ни от мисс Стаутвел, ни от мужа Элизы. Я имею в виду любовь.
Дант покачал головой:
— Нет, все-таки надо было мне слушать…
— Слушать? Что?
— Меня все предупреждали о том, что рано или поздно подобное случится. А я всегда считал себя выше всех этих дружеских намеков. Полагал, что ко мне это не относится. Думал, что уж со мной-то ничего такого не будет. И ошибался. В результате невинное дитя угодило в трясину. В мою собственную трясину.