Похититель бурбона
Шрифт:
Леви не ходил с ней на пляж. Он оставался дома, работал по дому. Он хорошо справлялся, но она ему этого не говорила. Она общалась с ним как можно реже. Три недели она не трогала его, и он платил ей тем же. Она всегда задавалась вопросом, как маме и папе удавалось оставаться в браке, хотя они так редко разговаривали, не спали вместе и не нравились друг другу.
Что же… теперь Тамара знала, верно?
Тамара перевернулась на спину, пытаясь обсохнуть после последнего заплыва в океане. Корабли не приближались ближе, чем на пятьсот ярдов к острову, поэтому
Она ожидала, что ей понравится. Но она не ожидала, что это настолько опьянит ее воспоминаниями о той ночи, что она никогда не сможет протрезветь. Каждый раз, когда воспоминания приходили к ней, ее голова кружилась, и комната кружилась, и весь мир кружился, и ей казалось, что она может слететь с него. Когда солнце опускалось на нее своими мощными лучами, она ощущала вес Леви на своем теле. Когда вода прижималась к ее ногам, она ощущала язык Леви между ее бедер, как он целует те части, о которых она и не подозревала, что они созданы для поцелуев.
Иногда, когда она наносила солнцезащитный крем, она проводили больше времени, чем требовалось, чтобы втереть его в грудь, вспоминая о губах Леви на ее сосках, как он сосал их и массировал языком. И иногда она засыпала в тени своего зонтика и мечтала о том, как Леви снова окажется внутри нее, глубоко внутри нее, не только в ее теле, но и в крови. Когда она просыпалась, она просыпалась будто от кошмара, и тем не менее все, чего она хотела, это уснуть и снова погрузиться в этот сон.
Тамара услышала треск ветки и мгновенно села. Она схватила одежду и повернулась к звуку.
– Прости, - извинился Леви, стоя у края леса.
– Не хотел тебя напугать.
– Ты не напугал, - ответила она, ее сердце бешено колотилось в груди.
Девушка хотела спросить у него, чего он хочет, но она пообещала оставить его одного. Она отстала от него, не общаясь с ним, пока он не заговорит первым, никогда не задавала вопросов, никогда не затягивала беседу и позволяла ей угаснуть.
Он пересек пляж, направляясь к ней. Она заметила, что он все еще был в ботинках. Она снова положила свою одежду рядом с собой на полотенце и легла на песок.
– Не знаю, как я отношусь к тому, что ты лежишь топлесс на пляже, - сказал он.
– Не уверен, что это законно.
Она ничего не ответила.
– Думаю, никто не видит тебя, если только на корабле нет бинокля.
Скрываясь за солнечными очками, Тамара закатила глаза.
– Я сегодня ездил в город, - продолжил он.
– Звонил в офис судьи Хедли.
Тамара молчала.
– Он пытается передвинуть даты заседаний, немного ускорить процесс. Кстати, он передавал тебе привет.
– Привет судье Хедли.
– Неважно сколько раз она говорила себе, что судья был ее отцом, она по-прежнему
– Он хотел знать, как ты пожимаешь, как себя чувствуешь. Раз ты беременна и все такое.
Тамара вздохнула.
– Я сказал ему, что ты жива здорова. Что тебе тошнит каждый час. Но, учитывая какой толстой ты становишься, скорее всего, это к лучшему. А еще я сказал, что ты пукаешь. Много пукаешь. Так пукаешь, что нам приходится спать в разных домах. Он выразил мне свои соболезнования, сказал, что беременность - трудный период для женщины, и я должен быть с тобой максимально милым.
Тамара зарылась пальцами глубоко в песок и сжала их в кулак.
– Спасибо за звонок судье Хедли и проверку завещания.
– Ага, - ответил он.
– Я и почту забрал. Видимо, твоя мать отправила судье Хедли письмо для нас, а его секретарь отправила его нам. Хочешь сама прочитать его или мне прочесть?
Тамара протянула руку, и Леви отдал ей конверт. Тамара открыла его и изучила. Почерк принадлежал ее маме, адресовано Леви Шелби и Тамаре Мэддокс.
Тамара встала и пошла по песку к кромке воды. Она разорвала письмо надвое, затем на четвертинки и выбросила его в воду.
– Зачем ты это сделала?
– спросил Леви.
– Тебя волнует, что моя мать хотела сказать нам?
– поинтересовалась Тамара.
– Нет.
– Вот и меня нет.
Она вернулась к своему зонтику, демонстративно игнорируя взгляд Леви, который пристально наблюдал за каждым ее движением. Ему не нужно было знать, что она видит, как он смотрит на нее.
– Кое-что еще пришло по почте, - произнес он, как только она расположилась на своем розовом полотенце.
– Ты загораживаешь мне солнце, - заметила она.
– Солнце уже садится.
– Тогда ты в моей тени.
Леви шагнул на фут вправо.
– Не хочешь узнать, что еще пришло по почте сегодня? – задал вопрос он.
– Не очень, но ты можешь рассказать, если это сделает тебя счастливым.
– Я расскажу. Но сначала скажи мне вот о чем. По шкале от одного до десяти, как сильно ты меня ненавидишь?
– спросил он.
– А шкала только до десяти?
– Иисусе, почему я решил, что жениться на подростке хорошая идея?
– полюбопытствовал Леви у неба.
– Не знала, что ты веришь в Бога.
– Не верю, но начинаю видеть в этом смысл. Нужно же было что-то сказать о том, чтобы кто-то приструнил одну высокорослую, возбужденную, взявшуюся за старое, избалованную юную невесту, когда она закипает от злости без ведомой причины.
– Моя злость не кипит.
– Ты устроила мне молчаливый бойкот на три недели.
– Я разговариваю с тобой, когда ты того хочешь. И прямо сейчас я не молчу.
– Ну да, я спросил, что ты хочешь не завтрак, и ты ответила, что уже поела. Я спросил, хочешь поехать в Бофорт или Чарльстон, и ты ответила: «Как хочешь». Когда я рассказал судье, что ты пукаешь так, что в стенах дыры образуются, ты поблагодарила меня за звонок судье.