Похититель душ
Шрифт:
Мы остались единственными наблюдателями в зале, если не считать самих участников действа. Мы с Жаном спрятались за высокой колонной и постарались сделаться незаметными. Мы видели, как милорд Жиль опустился на колени и в отчаянии сложил перед собой руки.
– Милорд епископ, – взмолился он, – отложите пытки до завтра, ведь вы сами назначили мне этот день для признания. Прошу вас, умоляю, дайте мне одну ночь, чтобы подумать о преступлениях и обвинениях, выдвинутых против меня. Я отвечу на все ваши вопросы, вы останетесь довольны, и вам не потребуется
Епископ спокойно проговорил, словно милорд не сказал ни слова:
– Приступаем.
– Прошу вас, досточтимые судьи, я униженно молю вас еще раз подумать, прежде чем приступать к пыткам. И еще, я прошу вас позволить епископу Сен-Бриёка и досточтимому господину советнику ради свершения справедливости занять место нынешних судей и выслушать мое признание.
– Заверяю вас, милорд, ваши нынешние судьи справедливы безгранично.
– В таком случае, ради Бога, прошу вас, позвольте их заменить.
Жан де Малеструа словно окаменел, сидя за судейским столом, и я не могла разгадать, что кроется за суровым выражением его лица. Я подумала, что Жиль де Ре разочаровал его тем, что был готов сделать признание, но не ему. У него отняли возможность получить удовольствие, пусть и постыдное, и выслушать, как милорд примет все обвинения в преступлениях, совершенных им против Бога и людей, и не от него выслушает окончательный приговор.
Смерть, пусть и жестокая, не может стать достаточным наказанием за те жестокие вещи, что он совершил. Но никто не станет отрицать, что он ее заслужил.
В каждом из нас живет неистребимое желание сделать еще один вдох, почувствовать еще раз, как бьется сердце, съесть еще один кусок хлеба, взглянуть на птицу в синем небе. Жиль де Ре, убийца и насильник, похититель душ, человек, заключивший союз с темными силами, тоже хотел увидеть еще один восход солнца. Он его увидит, но что будет с ним через день, наверняка не знал никто. Он тоже этого не знал.
– Милорды, прошу вас, выполните просьбу человека, которому очень скоро суждено расстаться с душой.
Произнесенная жалобным голосом, эта просьба требовала ответа, и отказать в ней было нельзя. На лице Жана де Малеструа появилось разочарование, словно его лишили запретного удовольствия.
– Хорошо, это будет сделано, – услышала я. Он повернулся к писцам и добавил:
– Запишите. Я назначаю епископа Сен-Бриёка и господина советника Пьера Л'Опиталя выступить в роли судьи и викария инквизиции вместо меня и брата Блуина.
Оба вышеназванных господина присутствовали в зале, поскольку их вызвали, чтобы они засвидетельствовали пытки. Теперь им предстояло выслушать признания обвиняемого. Они одновременно встали, чтобы показать, что готовы.
– Суд благодарит этих благородных господ за готовность принять участие в процессе, – сказал Жан де Малеструа, кивком показав на них. Затем он повернулся к писцам. – Все, что здесь произойдет, должно быть записано и доведено до сведения широких масс.
Жиль откинулся на спинку стула, его отчаянно трясло.
– Спасибо, большое спасибо, –
Жан де Малеструа повернулся к нему, словно не слышал его слов.
– Жиль де Ре, рыцарь, барон Бретани, вас отведут в ваши апартаменты на верхнем этаже, чтобы вы могли сделать признания по вышеназванным делам и обвинениям, на которые вы не пожелали ответить раньше. Вы начнете давать свои показания до того, как пробьет два часа; если же этого не произойдет, к вам будут применены пытки.
Он с разочарованием взглянул на двух пыточных дел мастеров, чьи лица по-прежнему ничего не выражали.
– А теперь не будем больше откладывать и вернемся к нашим делам.
Глава 34
У нас ушло шесть жутких минут, чтобы добраться до студии. Слова Эллен Лидс о промедлении эхом звучали в моих ушах, поскольку каждая лишняя секунда означала еще несколько капель крови Джеффа. Кортеж сопровождающих нас патрульных машин остановился возле парковки, когда мы выходили из нашего автомобиля. Двери машин распахивались, под их прикрытием тут же расположились полицейские.
Периметр уже был обозначен желтой лентой, чтобы пресса не болталась под ногами и не подвергалась опасности. Зависший над нами вертолет мешал вести разговоры; кто знает, какое впечатление он может произвести на обезумевшего Уилбура Дюрана?
Я с трудом сдерживала ярость.
– Если он отсюда сейчас не уберется, я влеплю в него пулю! – выпалила я.
Эскобар мгновенно оказался рядом со мной.
– Посмотри, на кого он упадет! – прокричал он. Вокруг толпилось множество полицейских.
Воздух был полон пыли и мелкого мусора. Я медленно огляделась. Внутри огороженного пространства лежал человек в форме.
– О Господи, вы только посмотрите…
Он лежал на животе в луже собственной крови. Одна рука была отведена далеко в сторону, пальцы шевелились. Его пистолет валялся в трех футах от руки – он не мог до него дотянуться. Один из медиков хотел было подойти к лежащему полицейскому, но, когда до распростертого тела осталось десять футов, раздался выстрел, и пуля ударила всего в нескольких дюймах от ног медика. И всякий раз, когда кто-то из полицейских или медиков пытался приблизиться к раненому, раздавался новый выстрел. Однако стрелок не стремился их убить, лишь не давал оказать помощь.
– Похоже, он не старается попасть, – заметил Спенс из-за дверцы нашего автомобиля.
И вновь один из медиков попытался приблизиться к лежащему полицейскому. На сей раз пуля попала в оборудование, размещенное на крыше телевизионного фургона. Во все стороны полетели осколки металла, разя стоящих вокруг людей. Все бросились врассыпную, пытаясь найти подходящее укрытие.
– Ну, теперь мы знаем, что он неплохо стреляет, – сказала я.
Все это было сном, кошмаром, порождением больного разума – чувство реальности меня покинуло. Однако я вдруг увидела логику, объясняющую весь этот кошмар.