Похититель моего сердца
Шрифт:
У Джиллиан перехватило горло, и она не могла говорить, пока Камерон не сжал ей руки, и его тепло не проникло через ее внезапно вспотевшую кожу и не пошло тонкими ниточками к сердцу.
– А что было дальше?
– Именно тогда… именно тогда это и случилось. Мы тайком убежали на репетицию, но она прошла неудачно. Мне не понравилась пьеса, и драматург смотрел на меня так, что мне стало страшно. Я захотела домой и сказала маме, что передумала, но он несколько часов не отпускал нас. Когда мы ушли с репетиции, было очень поздно. Мама забеспокоилась и хотела нанять кеб, но ни одного
Ночь была туманной, и звук шагов раздавался слишком резко, отскакивая от стен молчаливых темных домов. Когда Джиллиан услышала тяжелое шарканье и глухой стук, она подумала, что это причудливо искаженное эхо их собственных шагов. Но то было не эхо.
– А потом… потом разбойники напали на нас. Они давно следили за нами и знали, что мама не простая актриса, а знатная дама. Они были в ярости, не обнаружив у нее драгоценностей и найдя совсем немного денег. Они били ее, Камерон. Сначала она не издавала ни звука, но потом начала кричать, и они били еще сильнее, чтобы заставить замолчать, а она кричала еще громче, кричала мне, чтобы я бежала.
«Беги, Джилли, беги домой…»
– И я побежала. То есть я попыталась, но один из разбойников схватил меня, и я думала, он меня задушит. Я не могла вырваться, не могла даже кричать, в глазах потемнело. Но мама как-то изловчилась и ударила его ногой – он согнулся и выпустил меня.
«Беги, Джилли, беги домой…»
– Я с трудом могла дышать от страха и из-за опухшей шеи, но все-таки побежала. Я бежала и бежала… Они убили маму. И виновата в этом я, виновата во всем: в том, что вынудила ее разрешить мне играть в той пьесе, в том, что убежала, когда должна была остаться и пинать их так же сильно, как это сделала она, чтобы спасти меня.
– Джиллиан. – Камерон наклонился и, обняв ее, прислонился лбом к ее лбу. Шершавость его кожи, горячее прикосновение его губ, надежность его объятий увели ее из того страшного времени и вернули в настоящее. – Ты была ребенком. Шесть лет. Ты не могла ее спасти. Твоя мама очень рисковала каждый раз, когда прокрадывалась одна ночью по лондонским улицам. Она должна была знать, что однажды ее везение может кончиться. Она, вероятно, считала себя счастливой, когда тебе удалось убежать.
– Нам надо было сидеть дома и никуда не выходить или ходить другими, тайными, дорогами из театра, чтобы те люди, которые выслеживали нас, всю ночь ждали впустую.
– И до сих пор ты жила, стараясь исправить то, что считала своими ошибками. Джиллиан, шестилетний ребенок никак не мог помешать грабителям сделать то, что они сделали.
– Да, это правда.
Как странно: одним коротеньким словом она признавала правду, которую долгие годы отрицала. Давнее нападение и то, как убийца схватил ее за горло и чуть не задушил, было началом ее ухода от мира. Теперь Джиллиан сознавала, что воспринимала свое затворничество как справедливое наказание: она не задумываясь принимала свою непонятную потребность быть в безопасности в своем доме, неодолимое желание разведать множество разных извилистых дорожек, чтобы никто на свете не знал точно, каким путем они с отцом поедут, и не смог бы помешать им вернуться домой. Джиллиан, уже взрослая
– Джиллиан?
Она прислонилась к нему и молчала, так как была слишком ошеломлена.
– Ты смогла бы сделать это еще раз? Ты могла бы пойти на риск и однажды ночью сыграть самую главную роль в своей жизни?
– Я не понимаю.
– Сейчас как никогда мне хотелось бы остаться и быть рядом с тобой, но я должен уйти.
– Уйти? – Она в недоумении заморгала. – Ты не можешь уйти! Мы же все обсудили и действуем вместе!
Камерон с нежной улыбкой покачал головой, и его улыбка говорила о том, что решение окончательное, а страх в глазах – о беспокойстве за нее.
– Все эти солдаты, рыщущие по дорогам и тропинкам, мать этого бедного парня, страдающая от того, что мы задерживаемся, – все это по моей вине.
– И по моей тоже. Я просила тебя не убивать солдата.
Его взгляд остался спокойным, без тени осуждения.
– Если бы ты его убил, Камерон, эти люди сейчас не прочесывали бы округу в поисках Карла Стюарта.
– Но они уже здесь. У настоящего Карла Стюарта нет никаких шансов воспользоваться этими дорожками, чтобы бежать, потому что я позволил своему сердцу править моей головой. Здесь и муха не пролетит незамеченной, если только…
– Если что?
У Джиллиан возникло такое ощущение, как будто ей вот-вот объявят смертный приговор.
Ее вопрос вызвал у Камерона горькую улыбку.
– Если я не исправлю свою ошибку. Посмотри на меня, Джиллиан.
Она подняла глаза. Ей всегда хотелось смотреть на него. Его волосы развевались на ветру, густые и темные, как у короля. Он дотронулся до своих усов – черных и широких, как у короля. Кроме того, она знала его тело. Камерон был необычайно высоким и крепким, гибким и стройным, каким, по слухам, был король.
– Что ты видишь?
– Я вижу мужчину, который собирается сделать глупость ради потерпевшего крах дела. – Ее голос сорвался.
– Храбрая моя девочка. – Он слегка приподнял ее подбородок. – Я просто изменю свой план. Сегодня ночью, когда эти солдаты сменятся и придут другие, я дам себя схватить, и не буду кричать, что я не Карл Стюарт, а скромный ученик доктора. Пусть они думают, будто я и есть король.
– И что это даст?
– Это очистит дороги, Джиллиан. У солдат появится ложное чувство успеха, и они больше не будут искать высокого темноволосого мужчину. Тогда Карл беспрепятственно здесь пройдет.
– Нет, Камерон. Они потащат тебя в Лондон или в какое-то другое место, где Кромвель затаился и, как паук, выжидает, когда кто-нибудь попадется в его паутину. Кромвель может убить тебя, если поймет, что ты обманул его людей.
– Я знаю. – Камерон мягко улыбнулся, словно принимая возможность смертного приговора.
Джиллиан понимала: что бы она ни сказала, ей не разубедить его. Он с самого начала говорил, что его жизнь подчинена порученному ему делу.
– Когда? – шепотом спросила она.