Похитители бриллиантов
Шрифт:
Ни Альбер, ни Жозеф, ни Александр не делали ни малейшего намека на цель своего путешествия, и бандит никогда ничего не заподозрил бы, если бы не рассказы бура Клааса. У его преподобия и в мыслях не было убивать французов руками своих сообщников. Напротив, он не исключал, что, будучи людьми осторожными и искушенными, французы и вовсе не взяли карты с собой. Они могли тщательно ее изучить и хорошо запомнить, так чтобы, придя на место, уметь обойтись без нее.
Их не только не следовало убивать, но, если нынешнее тяжелое положение затянется, надо будет
И так как всему приходит конец, даже страданиям, то, дойдя до предельного изнеможения, путники увидели бушменский крааль. Мужчины, должно быть, ушли на охоту, а у женщин и детей появление белых вызвало обычный страх, смешанный с любопытством.
Зуга, крепкий, точно он был сделан из бронзы, перенес все тяжкие лишения относительно легко. Он поддерживал Александра, который еле волочил ноги. Обращаясь к женщине, которая толкла просо в ступе, он два раза умоляющим голосом сказал ей:
– Метце! Метце! (Воды! Воды!)
Женщина подняла голову. В ее черных глазах промелькнуло выражение сострадания, но она быстро его подавила, даже как будто устыдилась этого непроизвольно обнаруженного чувства, и с усердием продолжала свое однообразное занятие.
– Женщина, – сказал проводник, – этот белый человек – друг черных людей. Он и его спутники – такие же люди, как Дауд. Они не уводят в рабство воинов пустыни. Они накормили воинов Калахари, которые умирали от голода. Дай им напиться.
У Александра подкашивались ноги. Его могучий организм был сломлен и обречен на гибель. Альбер и Жозеф бредили, мастер Виль хрипел. Один только лжемиссионер смотрел на всех своими бесстрастными и пронзительными глазами.
– Женщина, – повторил Зуга, – дай пить этим белым. Я отдам за них мою кровь.
Бушменка молча поднялась, вошла в шалаш и вернулась через несколько минут, неся две скорлупы страусовых яиц, наполненные свежей, прозрачной водой.
Путники, уже почти агонизировавшие, пили жадно, хотя проводник экономно отмерил каждому совсем небольшую порцию. Вернувшись к жизни, они едва были способны пробормотать слова благодарности и тотчас заснули тяжелым сном.
Не прошло и часа, как этот целительный сон был прерван пронзительными криками. Две женщины склонились над ребенком, который кричал, показывая ногу.
– Что случилось? – спросил Александр.
Одна из женщин, как раз та самая, которая дала им пить, смотрела на бедного малыша, и глаза ее наполнились слезами.
– Он укушен, – наконец с трудом выговорила женщина.
Затем она взяла ребенка на руки и, страстно его целуя, подала европейцу.
У малыша уже опухла ножка, и на месте укуса, на светло-коричневой коже, образовалось серое пятно. Две капельки крови, как два рубина, просочились из двух маленьких ранок.
– Это змея пикаколу, – с грустью пробормотал Зуга. – Сам Дауд не знал средства против этого укуса. Женщина, твой ребенок умрет.
В это время из одного шалаша вышел старик. Он холодно осмотрел рану и, покачивая головой, подтвердил:
– Пикаколу…
Ничего больше
Мать сидела на земле. Она молча плакала крупными слезами и судорожно прижимала к себе малыша, который издавал душераздирающие крики.
– Ты уверен, что умрет? – спросил у проводника Александр.
– Через полчаса. Против укуса пикаколу средств нет.
– Клянусь, эта несчастная женщина заслужила нашу благодарность. Я попробую заплатить ей долг. Альбер, – обратился он к своему другу, – у нас нет никаких прижиганий, и, похоже, нет даже жаровни с углями. Высыпь мне порох из одного патрона. А ты, Зуга, скажи женщине, что я попытаюсь вырвать ребенка из лап смерти, но ему будет больно.
Мать отдала малыша беспрекословно и устремила на белого человека взгляд, полный нежности и доверия.
Из своего дорожного прибора Александр достал ланцет, сделал на месте укуса два крестообразных надреза, раздвинул края и нажал, чтобы выжать кровь, которая все не вытекала.
Затем после секундного колебания он взглянул на скорбящую мать, увидел жаркую мольбу в ее глазах, полных слез, и посмотрел на ребенка, которого сотрясала страшная судорога.
Альбер как будто угадал, что переживает его друг, и у него сжалось сердце. Он побледнел, но не сделал ни малейшего движения, чтобы остановить сопряженную со смертельным риском безумную попытку Александра.
Превозмогая страх, Александр прильнул ртом к одной из ранок и стал отсасывать кровь, время от времени сплевывая покрасневшую слюну.
Напрасно пытались вмешаться и его преподобие, и полицейский.
Не слушая их и не отвечая им, Александр прильнул ко второй ранке и стал из нее также отсасывать кровь, отравленную ядом ужасной змеи. Решив, что отсосано достаточно, он повернулся к Альберу.
– Порох! – кратко сказал он. – Высеки огонь! Зажги трут…
Каталонец все предвидел и все приготовил.
Александр крепко зажал раненую ножку, насыпал немного пороху на одну из ранок и поднес трут, каким они обычно пользовались для разжигания огня. Порох вспыхнул, поднялось белое облачко, запахло жженым мясом. Ребенок корчился и кричал.
– Хорошо! Давай дальше! Этого мало. Начнем снова.
В три приема он повторил ту же болезненную операцию, не обращая внимания на отчаянные крики маленького страдальца.
Несчастная бушменка снова подняла свои заплаканные глаза и опять посмотрела на француза взглядом нежным и глубоким, как у антилопы. Героический француз понял ее немой вопрос.
– Надейся, женщина, – сказал он мягко. – Твой ребенок будет жить.
Его прервал внезапный раскат саркастического хохота, за которым последовал нечеловеческий крик.