Похитители сутей
Шрифт:
Звездарик передернул плечами, так зябко ему стало в уютном номере Лили от этих слов.
— Вернусь к тому, с чего начал, — продолжал комиссар. — Все способы хищения сутей, — его лицо опять исказила гримаса, — имеют местную специфику, и то, что мне известно о таких делах в других местах, примерять здесь рискованно. Может помочь, но может и запутать. Поэтому лучше исходить из того, что все мы пока знаем одинаково мало…— Мегре наконец позволил себе улыбнуться. — Можно предположить, что злоумышленники, во-первых, отменно, на уровне кристаллоидов, знакомы с техникой пси-операций и, во-вторых, изобрели некий способ, позволяющий им, так сказать, выдергивать из массивов пси-сутей самые выразительные, редкие и ценные. А это значит, что они — люди мыслящие, знающие, одаренные. Настолько мыслящие-знающие-одаренные,
Комиссар помолчал, снова оглядел всех:
— Взять их можно только их же оружием: новой сильной идеей. Ее они предугадать и обезвредить не смогут,
— Какой идеей? — спросил Витольд. — Идеей чего?
— Не знаю пока, ни “какой”, ни “чего”. Надо думать, вникать в специфику — искать,
— Ах, какая речь! — горячо сказала Лили. — Я уверена, что вы непременно отыщете и идею, и Характер Шефа, эксцеленц! Как же я буду благодарна вам от имени спасенной Суперграндии!
Она так и потянулась к комиссару в порыве предстоящей благодарности; халатик совсем распахнулся. Мегре глядел на нее с большим интересом.
Закончив совещание, борцы с хищениями сутей покидали номер. Лили стояла в прихожей, опершись одной рукой о стену, другой о крутое бедро, и на прощальные кивки отвечала улыбкой, в которой сквозил вопрос: как, и это все?.. И каждый, удаляясь, чувствовал себя немного дураком.
Когда же длинным коридором дошли до лифта, издали, от люкса, прозвучало лукавое контральто:
— Monsieur, vous vous-oubliez son pipe! 1
— О, в самом деле! — Мегре хлопнул себя по карману, кивнул спутникам, заспешил обратно.
1
Мсье, вы забыли свою трубку! (Франц.).
Отдельны спустились в вестибюль.
— Может, нам его подождать? — предложил Вася.
— Нет, — покачал головой Звездарик, — это займет много времени. Он ничего не забыл. Просто Лили напомнила ему, что он в известной мере француз.
Они вышли наружу, зашагали через пустеющую к ночи площадь. Только башня пси-вокзала жила, господствовала над ней, светилась сверху донизу, пульсировала потоками пассажиров. Столбы голубого ионизированного воздуха уходили от вихревых антенн во тьму, указывали направления пси-трасс.
— А речь была сильная, — молвил Витольд Адамович.
— Речи — они все сильные, — отозвался Звездарик. — Особенно если товарищ прибыл из Галактического центра.
— Так аппаратуру в люксе-то мадам Лили будем устанавливать, Семеныч? — спросил Витольд.
— Не стоит, — подумав, сказал начальник отдела. — Мы же не собираемся снимать многосерийный порнографический фильм.
ГЛАВА ПЯТАЯ. КОНСИЛИУМ У СТЕНЫ ПЛАЧА
Один критянин сказал, что все критяне лжецы, — и вот уже две тысячи лет ученые не могут успокоиться: соврал он или сказал правду? А чего гадать-то: обидели его там, на Крите, объегорили. Может, увели жену. Или пообещали квартиру, да не дали. Вот он и поливает.
Пробные тела в Кимерсвильский ОБХС доставляли в желтом фургоне с надписью “Спецмедслужба”. Более ничего привозить не требовалось. ЗУ “некомплектов” соединял с отделом СВЧ-кабель, выведенный на специальный пульт — весьма сложный, занимавший стену в особой комнате. Отсюда и название “стена плача”— в ином варианте “стена воя”. Всего хватало, всякое слышалось из динамиков пульта: и плач, и вой, и скрежет зубовный.
…Хотя, как мы отмечали, переработка сутей в пси-машине и трансляция их подобны действиям с электрическими сигналами, несущими обычную информацию (слова, числа, изображения), читатель впадет в ошибку, если решит, что это одно и то же. О, нет! Психические сути, ингредиенты личности,
И это еще в нормальных, благополучных случаях, когда пассажиры задерживаются в блоках (пси)-ВМ самое большее на часы (при подборе групп туристов). Злосчастных же “некомплектов” приходилось мариновать, пока разыскиваются недостающие их сути. Представьте себе пассажиров в поезде дальнего, очень дальнего следования, который у последнего светофора перед конечной станцией (когда все оделись, достали чемоданы) стал и ни с места — час, другой, третий… да умножьте это на в тысячи раз большие, чем в обычном мире, скорости реакций и действий каждого в электронной машине, да добавьте самое главное: у каждого чего-то не хватает, и крупно не хватает; но он, естественно, более замечает неполноценность окружающих, а не свою. Вот так — и то лишь отдаленно — можно понять психическую обстановку в ЗУ “некомплектов” и какие там царили нравы.
Пробные тела как раз и предназначались для опроса потерпевших “некомплектов” и для контроля их психики. Печальный опыт показал, что некоторые из них, очутившись наконец в теле — неважно, каком и чьем! — ведут себя безрассудно: отказываются покинуть тело после опроса, лезут в драку со служителями и т. п. Поэтому решили: лучше собственными их телами не рисковать — пусть хранятся в анабиозе до полного восстановления личностей. Пробные же тела сдавали напрокат — на дни, на недели за сходную плату — самые кимерсвильские забулдыги; для них это был промысел вроде собирания бутылок. Наиболее котировались хилые, некрасивые тела и несимпатичные лица, чтобы охотников позариться на них среди “некомплектов” было поменьше. Кроме того, с пробниками в необходимых случаях разрешалось обращаться грубо.
Обычно в желтом фургоне доставляли два пробных тела — второе для запаса, на случай, если первое выйдет из строя. Но сегодня носилки для запасного заняло тело профессора Воронова, которого предстояло вернуть в жизнь. Этот Воронов был весьма хлопотным “некомплектом”: исчезновение, интеллекта и специальной памяти об этике и эстетике как-то слишком уж растормозило его мощный дух — он часто скандалил, орал в динамики со стены-пульта: “Требую свободы! Верните мне личность! Верните тело! Долой насилие над личностью! Сатрапы!..” К нему присоединялись остальные, в ЗУ начинался бедлам.
На других носилках лежал ниц прихваченный ремнями пробник — долговязый мужчина с морщинистой шеей, худой настолько, что под кожей выделялись не только лопатки, позвонки и ребра, но и кости таза. Темные волосы на голове окружали аккуратную, как тонзура у католических монахов, плешь.
Сотрудники ОБХС не слишком стремились посещать комнату с выходным пультом ЗУ “некомплектов”. Пульт был в максимальной степени оснащен как для общения “некомплектов” между собой и с внешним миром: микрофонами, иконоскопами, так и для их развлечений: электронными игровыми автоматами, проигрывателями, даже имитаторами звуков, видов, запахов. Эти развлечения и общения призваны были разряжать активность и эмоции “некомплектов”— но, к сожалению, отрицательные чувства у них быстрее накапливались, чем расходовались. Пустая комната со “стеной плача” всегда была наполнена перебранками, галдежом. Когда же в ней, в зоне восприятия “некомплектов”, оказывался кто-то из отдела, то без высказываний в его адрес — и хорошо еще, если на уровне: “Ишь, ходит! Нажевал рожу на казенных харчах, а мы здесь пропадай!”— не обходилось. Звучавшие в динамиках голоса не были, понятное дело, собственными голосами некомплектных личностей — просто каждая имела свою полосу звуковых частот и модулировала ее смысловыми сигналами. Но этак-то получалось даже обидней. Читатель с этим согласится, если представит на минуту, что выслушивает реплики в свой адрес от автомата с газированной водой.