Поход на Царьград
Шрифт:
Вода тут же хлынула пенной волной в обнажившиеся трюмы и в отсеки, где находились гребцы, затопила их, и вскоре хеландия камнем пошла ко дну.
Успешное для арабов начало было положено…
Таранные шайти тоже не дремали. Когда по той или иной причине акаты или карабы не могли взять хеландии в лоб, те вонзали свои смертоносные железные наконечники в корму или в борта, и если брус застревал в дереве и корабли сцеплялись накрепко, то греки, которые становились безрассудно отчаянными от безысходности, кидались на абордаж, но тут же были побиваемы или лучниками, или копьеметателями, потому что они превосходили велитов вчетверо и даже впятеро. Ведь в самые жаркие моменты
Насир, ни капельки не заботясь о своей жизни, с саблей наголо, появлялся на палубе то тут, то там, очень обдуманно руководя боем. Увидев, что левый фланг ослабил натиск, он приказал амир албахру пробиваться туда. И когда флагманская караба проходила мимо подожжённого греческим огнём своего же судна, с него на их борт обрушилась здоровенная мачта. Если бы не матрос ал-Мансур, который оказался рядом с главнокомандующим, последнему пришёл бы конец: проворный гази, когда мачта ещё только валилась, толкнул в сторону Насира, но сам попал под страшный удар и был тут же раздавлен.
Насир Салахдин Юсуф будто ничего не заметил, лишь прошептал благодарственные слова Аллаху и его пророку Мухаммеду, которые пока оставили ему жизнь, и приказал Ахмаду Маджиду убрать тело моряка, чтобы потом, после боя, похоронить его как героя.
Обломки мачты скинули за борт, тело несчастного завернули в старый парус и снесли вниз.
Пробившись, главнокомандующий повелел усилить действия левого фланга, что незамедлительно сказалось на последующем ходе сражения.
Кондомиту, хотя он и располагал достаточным количеством своих хеландий (сарацины потопили сорок его кораблей), никак не удавалось выправить положение, в какое попал его флот, — больше того, он терял судно за судном. Друнгарий видел, что хеландиям нужно отойти назад, сгруппироваться в единый кулак и, повернув их по ветру, нанести мощный огневой удар из всех сифонов сразу.
Но этому манёвру мешали таранные шайти, оказавшиеся сзади и вцепившиеся в хеландии мёртвой хваткой, как бульдоги в ногу слона.
«Переиграл меня Насир Салахдин Юсуф… Переиграл, — с огорчением подумал патриций. — А при дворе говорили, что он бездарный флотоводец. — И перед глазами друнгария возникло хитрое лицо Варды, уверявшего в этом всех царедворцев. — Вот тебе и бездарный… Бьёт нас — аж щепки летят!»
Действительно, от ударов «ворон» и железных наконечников таранных брусов щепки от греческих кораблей летели во все стороны.
Тиресий (а на его флагманском судне находились отборные гребцы, которых и кормили отменно) сумел провести своё судно на левый фланг, и Кондомит с Василием помогли капитанам организовать дружное сопротивление, пусть даже кратковременное, и этим предотвратили окончательное зажатие в клещи.
— На правом же фланге греческие хеландии даже чуть-чуть потеснили акаты и карабы, и Насир Салахдин вынужден был часть таранных шайти, стягивающих в одно звено центр, перебросить туда. Увидев дыру, образовавшуюся в результате этого, Василий тут же воскликнул:
— Друнгарий, надо вырываться из кольца! А то случится, что такого благоприятного для нас момента больше не настанет.
«И тут он, гусиный пастух, прав!» — пронеслось в голове патриция, но испытывать судьбу он больше не стал, а согласился сразу безоговорочно.
На мачтах хеландии взвились флаги: «Следуйте за мной», и Тиресий направил её в образовавшуюся брешь. Гребцы налегли на вёсла.
Они, как никто другой, находясь внизу и возле бортов, чувствовали, как
За флагманским кораблём ринулись и остальные хеландии. Но около полусотни из них оказались в плотном окружении, и Василий, стоя у борта, не обращая внимания на летающие роем стрелы, со слезами на глазах смотрел, как безжалостно расправляются с ними мусульмане. всё это скорее походило на жестокое избиение — крики о помощи доносились оттуда, но когда стало ясно, что на выручку к ним не придут, вслед удаляющимся хеландиям посыпались проклятья…
«А мне василевс говорил, чтобы я отыскал предателя-грека и бросил на пол дворца правосудия его голову… Дай теперь Бог свою унести…
Какой дикий поворот событий!… И разве тут речь идёт об одном предателе… Нелепица, да и только! Предатели все мы, гибнут же наши братья, а мы удираем… Господи, прости нас и помилуй!» Василий прошёл к носовой части корабля, оглянулся ещё раз и посмотрел в сторону Этны.
Уже совсем рассвело, над островом широко раскинулось с белыми облаками небо — и уже не бороздили его огненные молнии вулкана, а лишь дым, как и в день прихода сюда, поднимался из кратера.
Прощай, кузница Гефеста, обиталище одноглазых гигантов! Прощай, Сицилия!…
В этом морском сражении греки потеряли сто хеландий и почти весь транспортный флот с десятками тысяч велитов, а сарацины — всего лишь три судна: две таранные шайти и акату.
Патриарх Игнатий, но ни в коем случае не бывший, потому что он не отрёкся от этого высокого духовного звания, несмотря на давление со стороны Варды и Михаила III, был в глубине души даже доволен, что его перевели из грязного захолустного города Милета на полный солнца и голубого неба остров Теребинф, где стоял монастырь и построенная на его, Игнатия, средства церковь. Конечно, в Милете легче осуществлялись тайные связи и с Гастрийским монастырём, где в тесных и сырых кельях томились Феодора и её дочери, и со студитами. Но и здесь настойчивая воля патриарха и его изворотливый ум сделали то, что не под силу человеку обыкновенному, — через посредство хорошо отлаженной курьерской почты и просто гонцов о его желаниях и повелениях буквально на другой день становилось известно не только бывшей августе, но и всем игнатианам даже в императорском дворце в Константинополе.
Сторонники Игнатия не теряли надежду восстановить его в своих прежних законных правах, исподволь готовя делегацию к римскому папе Николаю I с жалобой на Фотия и василевса Михаила III.
Игнатий только что вернулся с экфрасиса в свою монастырскую келью, где служка подал ему еду, состоящую из жареной курицы и кружки виноградного вина. Желудок свергнутого патриарха не переваривал аскетическую пищу монахов, поэтому завтрак, обед и ужин ему приносили в келью: как светское духовное лицо, в трапезную Игнатий не ходил.