Поход за последним «тигром»
Шрифт:
Разве можно, проиграв генеральное сражение, теперь жалкими частными атаками, с кучкой оголтелых людей восстановить разбитый вдребезги колчаковский фронт?
Никогда, генерал! Забудьте об этом думать! Еще будучи в Харбине, вы оттуда из полосы отчуждения, увидели на далеком севере яркую звезду и решили, что эта ваша звезда — звезда будущих кровавых побед и громкой славы. И вот к вам в Харбин явились волхвы в лице Петра Куликовского, старого, выжившего из ума эсера и двух якутских купцов. Это вскружило вам голову, вы поверили их бреду, решили двинуться походом на Якутию, и даже встреча
Мы отлично понимаем вас и открыто говорим: «Жестоко ошибаетесь в расчетах, генерал Пепеляев». Звезда загорелась над Якутией, и эта звезда коммуны, сияющая над автономией, ничего хорошего вам не обещает.
Вся ваша авантюра построена на песке, и вас вместе с вашей дружиной ожидает конец Колчака. Начнете вы за здравие, а кончите за упокой…»
Двадцать четвертого декабря Строд выступил на реку Милю, кроме Джергэ его сопровождал охотник Ефремов, хорошо знавший таежные тропы.
Опять начались переходы по чащобам, с ночлегом под зимними звездами, у костров. Строд — большой охотник до всяких историй — слушал ночь напролет то рассказы проводников, то желчные истории подпоручика Вычужанина.
Подпоручик, больше опьяневший от пищи и усталости, чем от глотка спирта, рисовал словесные портреты своих бывших приятелей — пепеляевских офицеров. Он рассказывал скабрезные вещи о любовных похождениях капитана Энгельгардта, двуличном характере полковника Леонова, начальника штаба всей дружины, о жестокости полковника Андерса.
— Полковник Леонов и Георгия даст, и на шею удавку накинет. У него кожаный пояс с золотыми монетами, кобура вместо кольта ассигнациями набита. А полковник Андерс весь в одном слове — зверь! Помнится, пьяный Андерс детишек допрашивал: «Вы большевики, сукины дети?» — «Большевики, ваше благородие!» — «Красные шпионы вы…» — «Шпионы, ваше благородие!» — «Отправить этих болыпевичков к Адаму…»
— Вы не врете? Вы это взаправду? — строго спросил Строд.
— Голая и святая правда! — перекрестился Вы-жанин.
У ночного костра слушал Строд и рассказы охотников о таежных обычаях, о поверьях, о коварстве злых духов. Проводник Джергэ рассказал о кэпсе, и Строд понял, почему новости распространяются по тайте с быстротой пожара.
Всякую новость первый услышавший ее якут спешит передать другому. Он садится на коня ли, на оленя ли и спешит, иногда за сто верст, к ближайшему соседу. Время года, метель, мороз, распутица не являются препятствием для передачи кэпсе. Доброхотного вестника новостей встречают как желанного гостя, но в юрту гонец входит не торопясь, раздевается не спеша, а хозяева терпеливо ждут, соблюдая обычай. Гонец же греет озябшие руки над камельком и, бросив одно-два приветственных слова, смолкает, словно у него нет никаких новостей. В юрту набивается народ, самый старый охотник спрашивает:
— Кэпсе бар? (Новости есть?)
— Сох, эн кэпсе. (Ничего нет, ты сказывай), — отвечает приезжий, и опять все смолкают.
Собравшиеся начинают ухаживать за вестником кэпсе, набивают табаком трубку, подают уголек для прикуривания, потчуют крепким чаем. Напившись чаю, плотно поев, раскурив трубку из верескового корня, гонец выкладывает новости. Его слушают, затаив дыхание,
— Сеп, сеп! (Так, так!)
Но вот все новости рассказаны. Не медля ни минуты, кто-нибудь из слушавших одевается и покидает юрту. Теперь уже ему мчаться к ближайшему соседу с исключительной новостью.
— Если я пошлю кэпсе к генералу Пепеляеву, когда он получит новость? — спросил Строд.
— На двести верст уйдет двое суток. Только такое кэпсе надо посылать с пером ворона, — ответил Джергэ.
— А для чего перо ворона?
— Тогда кэпсе полетит как птица, не задерживаясь на ночлег.
Ранним утром, когда по дебрям еще клубилась морозная мгла, отряд готовился к новому переходу. Красноармейцы умывались снегом, чтобы не чувствовать мороза, повара варили кашу, кипятили чай, проводники разыскивали оленей, в поисках ягеля разбредшихся по тайге.
Наконец отряд снимался с ночлега, и снова резко скрипели нарты, хоркали олени, стучали мерзлыми валенками красноармейцы.
Впереди ехал старый проводник Ефремов, за ним шел Джергэ, он не бывал в этих местах и посоветовал Строду полностью положиться на Ефремова.
На шестые сутки отряд достиг болотистой, поросшей тальником местности Дарана. До устья реки Мили оставалось верст двадцать, но проводник сказал, что пора ночевать. Он долго и придирчиво выбирал место, потом объявил решительно:
— Здесь ягеля нет, худо будет олешкам. Айда дальше, хорошее место для ночлега вспомнил, сап-сем близко, юрта бар, сено бар. К юрте разведчиков пошли, начальник, там плохой люди есть…
— Ты что! Шестой день живой души не видели, откуда тут люди?
Сомнения Строда разделяли и бойцы: не хотелось снова пробираться по глубокому снегу, но проводник настаивал на своем:
— Смотри, я с елки — клок малицы снял, окурок поднял под березой. Кто шел, кто курил на тропе вчерашним днем? — строго спрашивал он.
— Ты же говоришь, юрта рядом. Хозяин юрты и ходил, и курил.
— Э, нет, однако! Хозяин прошлым летом помер.
Через час отряд подошел к одинокой юрте, стоявшей на лугу. Кто-то из бойцов заметил шест с привязанным к нему свертком. Заинтересованный Строд развернул сверток, в нем оказалось воззвание Петра Куликовского ко всем красноармейцам: «Мы с вами — дети великой России — одному богу молимся. Бросим делиться на красных и белых, и вместе, под нашим бело-зеленым знаменем, пойдем в Сибирь. Наша политическая программа — вот она: интернационализму мы противопоставим горячую любовь к народу и России, безбожью — веру в бога, партийной диктатуре — власть всего народа…»
Воззвание «губернатора Якутской провинции» вызвало общий веселый смех, но и насторожило. «Пепеляев близко. Он может появиться в любой час, надо быть бдительным», — думал Строд, укладываясь спать.
— Этот Куликовский как очутился в Якутии? — спросил Строд у перебежчика.
— Я слышал, что за убийство графа Шувалова — московского градоначальника — его приговорили к смертной казни, но царь помиловал и сослал в Якутск. Куликовский стал идейным вдохновителем якутских мятежников, променял свои прежние революционные дела на подлое право вешать и расстреливать революционеров, — объяснил Вычужанин.