Похороненный дневник
Шрифт:
— Все так.
— Но если это моя сестра, почему ее похоронили здесь?
Мотега опустил голову.
— Потому что она была моей дочерью.
Уэйн плюхнулся на землю рядом с ошарашенным Джаспером:
— Вы с тетей Алтеей?..
— Эйя. — Губы Мотеги дрогнули воспоминанием об улыбке. — Мы оба были еще очень молоды… Наша любовь никого не обрадовала. Мой отец не разрешил бы нам пожениться. Он сказал, вокруг нее вьется слишком много злых духов, но это всего лишь из-за бледной кожи. Просто она не была одной из нас. Зря я послушал его тогда…
— И
— Твоей матери было пятнадцать, когда она поселилась у нас. Твой дед сильно гневался на нее. Ребенок уже рос в животе, но у нее не было мужа. Он выставил ее за дверь. Я нашел ее, истекавшую кровью, в этих лесах. У нее были порезы здесь и здесь, — Мотега бесстрастно указал себе на запястье и на живот.
Джаспер таращился на живот Мотеги, вспоминая шрамы, которые увидел, однажды распахнув дверь маминой спальни.
— Кто отец? — не отступал Уэйн.
— Не я, — защищаясь, Мотега выставил вперед ладони. — Это баатаамо, раннее материнство. Ее взял силой бледнолицый фермер. Да заплатит он сполна за свое преступление.
«Хойт, — подумал Джаспер. — Это был Хойт, старая сволочь!»
— Младенец умер еще в утробе, — продолжал Мотега, уставив невидящий взгляд вдаль, над холмиками могил. — Доктор Уайтберд сказал, она была слишком изранена, чтобы его дух мог окрепнуть. Мой отец распорядился изгнать ее. Она не принадлежала нашему племени. Даже ее собственные сородичи не желали ее видеть. Но я не смог…
— Так что же с ней случилось? — спросил Уэйн.
— Доктор Уайтберд взял ее в свой дом, чтобы она могла исцелиться. Мы подружились. Она выросла здесь, перебиваясь случайной работой, и рядом не было родителей, которые присматривали бы за ней… Потом случилось, что случилось, — тяжело вздохнул Мотега. — Мне стоило держаться от нее подальше, но я посчитал, что смогу сделать ее счастливой. Когда родилось наше дитя, злые духи разгулялись вовсю. Она не поднималась с кровати. Отказывалась от еды. Доктор Уайтберд приложил немало усилий, но некоторые раны не спешат затянуться.
Глядя на деревянный крест, Джаспер вспоминал, как порой его мама подолгу смотрела в окно. Словно была где-то далеко.
— Она пила огненную воду, пока не забывала собственное имя. Убегала прочь, как пугливая лань. — Мотега хмурился, изучая собственные пальцы, словно его любимая просочилась сквозь них. — Для нее не существовало мест, достаточно далеких для бегства. Иногда она возвращалась сама. Иногда я искал и находил ее. Но остаться надолго она так и не могла… Она не простила меня.
— Не простила за что? — зарычал Уэйн, готовый вцепиться индейцу в горло. — Что ты сотворил с ней?
— Обычай манитонааха гласит: дитя принадлежит очагу отца. Алтее было двадцать два, но ее рана оставалась неисцеленной. Она могла напиться, и тогда… Мы не решались оставить ее наедине с ребенком. Моя мать взяла Айашу к себе и воспитывала как собственную дочь. Моей дочери нужен был любящий дом, но Алтея кричала, что мы украли ее. Нет, она не простила меня
В сознании Джаспера всколыхнулось вдруг полустертое воспоминание. Он вновь услышал робкий стук в дверь. «Кто там?»
— Однажды она отправилась на поиски матери, — прошептал он.
Это заставило Мотегу умолкнуть.
— Как-то вечером она постучала в нашу дверь. Я был дома один… — Джаспер вспомнил умоляющие карие глаза по другую сторону дверного глазка. «Твоя мама дома?» — Я не открыл дверь. Сказал ей, что мама спит, потому что мне не полагалось говорить незнакомым людям, что взрослых нет дома. Она так разозлилась, что стала кричать и колотить в дверь, стараясь разбудить маму. Я не знал, что делать. Спрятался под кровать и лежал там, пока она не ушла. Мама нашла меня спящим. И сказала, что все это было дурным сном.
— Сколько лет прошло? — тихо спросил Мотега.
Джаспер стер со щеки слезу.
— Не знаю. Я был еще маленький и решил, что мама права. Решил, все это мне приснилось.
Он не сводил глаз с земли над прахом сестры. Мама, кажется, никогда не задерживала его надолго в своих объятиях. В ее глазах постоянно маячили призраки. Он подумал о темном хлеве Хойта и опустил голову.
— Как она умерла? — спросил Уэйн, указывая на безымянную могилу.
— Все началось в день, когда она впервые попробовала пить, впервые впрыснула эту пакость в жилы. Дальше — больше. Я должен был это заметить. Должен был догадаться. Но к тому времени, как ее болезнь стала различима, она уже сделалась рабыней грязных снадобий и тех бледнолицых, что привозили их сюда. В самом конце она… — Мотега стиснул челюсти и кулаки. — Если наши дороги пересекутся еще хоть однажды, Галатас заплатит сполна.
Перед внутренним взором Джаспера вновь замелькали фотоснимки из клиники. Высохшая кровь. Сломанные кости. Он подпер отяжелевшую голову руками. Вам известно, кто меня убил? Темноглазая девочка с объявления на столе перед входом в «Кэлбрис» оказалась его сестрой. Взгляд Джаспера был устремлен на могилу, мир под ним опасно раскачивался.
— Когда кто-то бросил Айашу умирать у порога клиники, манитонааха напали на игорный дом. Той ночью мы принесли клятву выгнать с наших земель бледнолицых заодно с их ядами. — Мотега приподнял подол рубахи, открывая множество мелких рубцов на своем торсе, которые могли быть только следами от выстрела дробью. — Мы потерпели поражение. Я очнулся в маршальской тюрьме, а Галатас в это время жег наши посевы.
Уэйн округлил глаза:
— Тебе удалось сбежать?
— Алтея. Она внесла залог за освобождение. Хотела нанять адвоката и призвать Галатаса к ответу. Обратилась в свою полицию, в Детройте. Я пытался убедить ее, что правосудие может быть только одно, но она и слушать не хотела.
Джасперу вспомнились дымы на горизонте в тот день, когда они вместе ехали по 25 шоссе, краснота маминых глаз, ее дрожащие руки.
— Вот почему она уехала.
Мотега сжал плечо Джасперу, встряхнул.