Похороны ведьмы
Шрифт:
– Всякое бывает. С медиком договорились, брат? – Зехений молча махнул бумажным рулоном. – Ну так не горюйте. Я нашел специалиста, прямо-таки золотые руки. Каменщик, каменатес, камнерез и вдобавок художник. Одним махом – целая команда… Что он делает?
Конюх, на которого указал пальцем Дебрен, в это время подкатывал бочку под зад его мулу. Бочка, украшенная маленькими изображениями священных колес о пяти спицах, выглядела знакомо, однако Дебрен не сразу узнал собственность монаха, сброшенную с телеги дурным крестьянином. Типичная, высотой в три стопы шестидесятигарнцевая бочка смотрелась довольно странно.
В воронку, расположенную в торце бочки и служащую для залива воды, была вставлена – а вернее,
– На пути у нас две корчмы, с которыми я заключил договор о сотрудничестве. Я поставлю им воду, снижающую уровень похоти, они за это спонсируют мои Кольцовые походы.
– Мне придется тянуть бочку? Ты что, спятил?
– Не тебе, а мулу. Если ее мог тянуть я в поте лица своего, то и мул сможет. И не бочку, а бочкокат. Так это изобретение по профессиональному называется. Ну, давай слезай, не мешай.
Конюх был ни в чем не виноват. Дебрен принял это во внимание и соскочил с седла. Подхватив монаха под локоть, потащил его в угол двора, где сушилось стираное белье обслуги "Шелковой портянки".
– Собираешься цирк под открытым небом устроить? – прошипел он. – Если нас такими Удебольд увидит, то, считай, накрылась оплата! Во-первых, потому что мы частным промыслом на стороне занимаемся, а во-вторых, потому что подвергаем его осмеянию.
– Отец Отцов, – холодно бросил Зехений, – соблаговолил мой метод похвалить. Так что думай, прежде чем говорить. И не трепись о частном промысле. Я с этого ни гроша не имею. Тащу бочку, как Махрус свое колесо, в поте лица, жаре и боли. Не корысти ради, а токмо ради спасения тех несчастных душ, коих изверг рода человеческого и их собственная недоразвитость к греху толкают. А денег ты в любом случае не увидишь. Я таких удебольдов знаю. Славный парень, но…
– Спорим? – буркнул разозленный чародей.
– На талер, – протянул руку монах.
Дебрен руку пожал, однако это не особенно поправило его самочувствие.
– Давай сменим тему, – угрюмо предложил он. – Мы пока что только разведку проводим, потом все равно придется телегами в замок инструмент возить, какой-нибудь подъемник, известь… Привезут тебе бочко… кат, стало быть.
– Я уже и сейчас запоздал.
– Днем больше, днем меньше…
Зехений прервал его, подняв руку и указав пальцем на висящие рядом одежды:
– Видишь это платье? Да-да, это, серое, залатанное. Лен, домотканый, даже не крашеный. Это тебе ни о чем не говорит? Здесь, среди мерзостных тряпок? – Дебрен, слегка побледнев, вглядывался в поношенное платьице, действительно выделяющееся среди цветастого, вызывающего гардероба распутниц. – Точь-в-точь одежка гусятницы, что босиком пасла свое маленькое стадо на городских лугах. Честной, простодушной, простецкой девчонки, что, общаясь с природой, то и дело посматривает то на совокупляющихся бабочек, то на гусака, вскарабкивающегося на гусыню. Нет ничего странного в том, что, работая в здешней атмосфере, девушка нет-нет да тоскливо глянет на мужчину из высшего общества, который мимо нее в вышитом кафтане по дороге промчится. Без таких мимолетных взглядов род людской давно бы уже угас. Но если никто бедняге своевременно стакана холодной воды не поднесет, не
– Я… ничего… Все в порядке. Это… от жары. Печет сегодня.
– Это верно. – Зехений отер лоб. – Представь себе, что с твоей сестрой могло такое помрачение ума случиться. У вас гуси есть? – Дебрен машинально кивнул. – Ну вот, сам видишь. Отбрось ненадолго чародейский цинизм, прикрой глаза и представь себе ее милое лицо, такое невинное, окруженное кудряшками… она блондинка?
– Черная, как ворон. – Дебрен не прикрыл глаза, но это все равно не помогло. Он видел ее как живую, втиснутую в мышиную серость старательно залатанного платьица. Эту, а не ту, что была на пристани у Пренда. Слишком маленькую по сравнению с выросшей, как дефольская репа, Лендой в трещащем по швам, обтягивающем бедра и груди так, что…
– Черная? – удивился монах. – Значит, вы не похожи. Ну, случается и среди родных братьев и сестер, даже и у самой честной матери. Хотя должен сказать, я уже сталкивался с семейными трагедиями, когда муж жену подозревал в самом ужасном, потому что она, рыжая, ему, блондину, черноволосых детей принесла. Через полгода после свадьбы, скажем. И что с того, что ее еще до свадьбы попробовал сам будущий муж? Что деды черные? Недоверие, коли уж раз в душу закралось… Вот поэтому так важно, чтобы девушка свой венок [7] до самой свадьбы поносила. Но вернемся к этому. – Он указал на серое платьице. – Видишь, чем она кончила? Минута слабости – и уже до конца жизни… А если бы кто-нибудь рассудительный ей стакан холодной воды подал, девичий пыл остудил…
7
невинность.
Конюх, чувствуя, в чем дело, ожидал с ремнями упряжи в руке. Дебрен вздохнул и показал рукой, чтобы тот продолжал.
– Слушай, Зехений, здешние девушки… Ты в этом разбираешься… Так как они на эту стезю ступают? С городских-то лугов?
– По-всякому, надо признать. Кожаная Амма, к примеру, из армии. Здесь, на Востоке, множество баб рекрутируют. В основном во вспомогательные роты, но, как ни крути, армия есть армия. Возницей была на обозной телеге, а потом лошадь ее по колену лягнула, она захромала, ей чуть было ногу не отрезали… и… Эй, Дебрен, да тебе и верно солнце во вред! Как это платьице высматриваешь, весь серый стал. Давай-ка лучше в тенечке посидим.
Перешли в тень. Где-то на втором этаже хриплыми голосами перебранивались две немолодые потаскухи. В воротах третья, еще молоденькая и хорошенькая, крепко обнимала босоногого паренька с угрюмой прыщавой физиономией. Парнишка, все еще облепленный сеном из конюшни, то и дело указывал на стоящий посреди двора столб с большой, разделенной на четверти клепсидрой. Бордель был из недорогих, в комнатах клепсидр не держали.
– А эта, скажем, – Зехений указал кивком на шепчущуюся в воротах пару, – прачкой здесь работала. И, ничего не скажу, три лета выдержала. На второе случилось несчастье, потому что она в одного слесаря влюбилась, которого к Амме вызвали, чтобы он дверной замок наладил. Вроде бы удачно чувства свои вложила: в толкового специалиста, а не в одного из тех бездельников, что сюда грешить приползают. Но слесарь был не из Кольбанца, просто проезжал мимо, а после того, как однажды приехал и уехал, то больше и не возвращался, и не писал, хоть оба друг к дружке тянулись. Она год письма ждала, по ночам ревела. Даже специально читать выучилась. Ну а потом взяла, да так сорвалась, после заглушаемого-то желания, что сразу и болезнь маримальскую подхватила, и забеременела. Теперь сам видишь, ее любой негодяй поиметь может.