Похоть
Шрифт:
— Только не говори, Бога ради, что это я…
— А я и не собираюсь. Бедняга Арчи понял всё куда быстрее меня. — И продолжил, точно слышал разговор, бывший в лаборатории до него. — Есть масса когнитивных искажений реальности, и одна из самых частых — фильтрация памяти о прошлых событиях сквозь нынешнее знание. При этом события выглядят куда более предсказуемыми, чем они были в действительности. Но он и вправду это знал.
— Потому и… упал?
— Спину перегруженного верблюда сломает любая соломинка.
— Я не хотел бы… — Карвахаль растерялся. — У меня и так с ним сложные
Хейфец хмыкнул.
— Это могло бы и вовсе тебя не касаться, Рамон. Но сейчас, — Дэвид вытянул вперёд руку, не давая Карвахалю перебить себя и что-то ответить. — Я прошу вас — просушите её и спрячьте. Не показывайте ему. Так будет лучше.
— Ты полагаешь, он не спросит о ней? — со странной улыбкой спросил Бельграно.
Хейфец пожал плечами.
— Он порой кажется мне мазохистом, но не до такой же степени. Он не спросит. Однако, — тут Хейфец снова лучезарно улыбнулся, — вы меня сбили. Есть новости. Винкельман послал в местную таверну за коньяком.
Карвахаль и Бельграно переглянулись. За все годы, что они знали Винкельмана, тот никогда не пил ничего, крепче пива.
— С чего бы?
— Они разрыли правое захоронение. Там что-то фантастическое. Поверх усыпальницы — каменная плита весом полтонны, которой, вероятно, был запечатан гроб, но со временем она рухнула внутрь могилы. В могиле — янтарные бусы из Прибалтики, аметист с Ближнего Востока, сердолик из Египта, и множество ювелирных изделий из золота, серебра и бронзы. Отдельно — доска, как я полагаю, с эпитафией. Есть драгоценные чаши, вазы, кувшины, бронзовый меч с ручкой из слоновой кости и золотыми украшениями, и доска из слоновой кости с выгравированными на ней изображением крылатого грифона — хранителя кладов и сокровищ. Пять бронзовых зеркал, золотые кольца с печатями и три каменных печати с замысловатой резьбой и надписями…
Этого Бельграно не выдержал. Сфрагистика, изучающая печати и их оттиски, была его коньком. В его коллекции были цилиндрические печати месопотамских цивилизаций и Египта, античные печати-щитки, висячие металлические печати Византии и европейского средневековья, а также сотни отпечатков на глиняных табличках клинописных архивов и оттиски печатей на сосудах. Сейчас он просто сделал шаг вперёд, молча, точно стремянку, отодвинул Хейфеца в сторону и выскочил из лаборатории.
Не смущаясь этим, Хейфец крикнул ему вслед, что там есть и две камеи, после чего продолжал вещать:
— Берта на карачках ищет в гробнице остатки растительного происхождения для радиоуглеродного анализа, точной датировки захоронения и причин смерти покойника, а Винкельман собирается пить коньяк с Лану и Гриффином.
— Прекрасно, — Карвахаль тоже оживился.
— Так что, сам понимаешь, Арчи будет чем заняться, — склонившись к нем, негромко закончил Хейфец, — а это просто прибери с глаз долой, О'кей?
— Хорошо, — легко согласился Карвахаль. — Арчибальд уже был там?
— Гриффин при мне позвонил ему с раскопа, я сейчас пойду к нему, и всё решим.
— Смотри, чтобы пресса не пронюхала.
— Волонтёров не было, Сарианиди не вызывал их сегодня. Везёт так везёт. Всё одно к одному.
Хэмилтон, всё это время слушавший Хейфеца без особого интереса,
По двору метался растерянно-счастливый Спиридон Сарианиди, который, проскочив мимо Стивена, опрометью пробежал на третий этаж, но оттуда ему навстречу почти незамедлительно спустился Арчибальд Тэйтон, тоже порозовевший и взволнованный. Сарианиди сразу поставил вопрос ребром, заявив, что он не может обеспечить сохранность таких ценностей на вилле. Здесь есть сейф, но уместить туда все находки не получится. Если они хотят обеспечить безопасность хранения — утром надо ехать в Салоники и там арендовать банковский сейф для сохранения экспонатов. До вечера надо всё снять, ночью придётся дежурить посменно, стеречь остальное. Иначе он, Спирос, ни за что не ручается. Тэйтон одобрил его предложение и поспешил на раскоп вместе с Сарианиди и Карвахалем.
Стивен, в восторге от своей удачи, взлетел на третий этаж по внутренней террасе и в изумлении остановился. У перил балюстрады в шезлонге сидел Дэвид Хейфец. Он насмешливо посмотрел на растерянного Хэмилтона.
— Быть может, мы, евреи, сыновья торгашей, но всё же мы и правнуки пророков.
— Что? — Стивен, всё ещё смущённый, не понял Хейфеца.
— Не пробуйте глубину реки двумя ногами и не бегайте за котом — того и гляди, на крышу заведёт…
Хэмилтон почувствовал раздражение. Этот философствующий еврей бесил его.
— Что вы тут делаете?
— Я - врач. Квалификация врача обратно пропорциональна частоте его дежурств, но сейчас я дежурю возле больного пациента.
Хэмилтон удивился.
— Миссис Тэйтон заболела?
— Она простужена. Я наколол ей дормикум.
Стивен удивился, но потом вспомнил, что Галатеи действительно два последних дня не было видно, а во время дождя она могла простудиться.
— Её болезнь не опасна?
— Медицина — это искусство делать выводы о симптомах болезни на основании причин смерти, — снова начал кривляться медик. — Но самая худшая смерть — от глупости. Гораздо легче стать умным, чем перестать быть дураком. Я же говорил вам об осторожности. Не бегайте за чужими жёнами.
— А вы считаете себя умным? — вышел из себя Хэмилтон.
— Да. — Отчеканил еврей, — и как умного меня поражает, что конечным результатом миллионов лет эволюции может оказаться круглый дурак. Это ужасно. Именно эта мысль всегда мешала мне поверить Дарвину. Да, глупость человеческая — вот что являет истинный образ бесконечности. Но самое ужасное — иное. Кто не остановится на первой ступени глупости, дойдёт до последней. Если человек дважды совершил одно и то же прегрешение, оно кажется ему позволительным, гласит Талмуд, — он вынул из кармана пакетик зубочисток. — Жаль, что пить воду не грех. Какой бы вкусной она казалась! Мы же пьём вино. Но вот беда: опьянел от вина — протрезвеешь, хуже, когда опьянел от женщины — трезвым уже не будешь.