Похождения Бамбоша
Шрифт:
Бедные дети! Слезы лились из их глаз, они едва могли выговорить:
— Леон!.. О мой Леон!
— Мими, дорогая моя, любимая!
Они как сквозь туман видели красные мантии судейских, черные костюмы присяжных заседателей, с трудом сознавали, что их обвиняют в бесчестном поступке, их, для которых честь и сознание долга были святыней!
Боско, чувствовавший себя вполне в своей тарелке, попытался было приободрить их, но не преуспел.
Их спросили имена, фамилии, место рождения.
Они отвечали машинально, не узнавая собственных голосов, как будто за них говорил кто-то чужой.
Председательствующий начал допрос.
Леон защищался
Скромное поведение Мими, ее отчаяние производили прекрасное ьпечатление, вызывали искреннее сочувствие.
К несчастью, пронизанные ненавистью, коварные и вероломные показания Малыша-Прядильщика произвели оглушительный эффект. К тому же на миллионера глазели как на диковинное животное, и присяжным льстило, что такой богач подал на рассмотрение свою жалобу, как простой смертный.
Заместитель прокурора обращался к нему почтительно, в голосе его звучали даже подхалимские нотки.
Задача защитника, мэтра Александра, оказалась не из легких. Но эти трудности лишь придали вдохновение выдающемуся оратору-социалисту, никогда еще его недюжинный талант не блистал так ярко, а красноречие не было таким взволнованным, искренним, берущим за душу. Его слова лились прямо из сердца, вызывая на глазах зрителей слезы, тут и там слышались крики «браво!», которые председательствующий обрывал механическим голосом.
На беду, представитель Министерства юстиции сумел с непревзойденным коварством примешать к уголовному делу политику. Да так ловко, что Леон, главный обвиняемый, должен был отвечать не только за прегрешение перед обществом, но и за учение, горячим сторонником которого был, как будто одно было связано с другим! О, тенденциозные процессы, каких только беззаконий и несправедливостей они не порождали!
Во время Реставрации — бонапартистские тенденции… При Карле X — либеральные… При Империи — республиканские, при Второй Империи — социалистические…
Сегодня мы ошиблись! Но завтра правда восторжествует!.. И суд неумолимо приговаривает к наказанию человека не столько за то, что он сделал, сказал или написал, сколько за учение, которое подсудимый исповедует.
Леон должен был стать и стал жертвой настроения умов, особенно ярко проявляющегося в эпохи великих переломов, сотрясающих фундамент старого социального устройства.
Взволнованные присяжные, думая, что показывают хороший пример, вынесли чрезвычайно суровый вердикт.
Леона Ришара, потрясенного, а еще более возмущенного, приговорили к восьми годам каторжных работ! Мими оправдали. Но, услышав ужасный приговор любимому, она похолодела. Все закружилось у нее перед глазами — замелькали какие-то тени, цветовые пятна, бесформенные предметы, не имеющие названия. Вдруг взрыв хохота потряс ее, она так пронзительно закричала, что взбудоражила и перепугала зрителей. У бедной девочки внезапно начался приступ безумия.
Когда ее уводили, она жестикулировала и выкрикивала какие-то бессвязные слова…
— Бедняжка Мими! — прошептал потрясенный Леон. — Может, так оно и лучше… Она будет меньше страдать…
Боско, тоже оправданный, при виде подобной катастрофы плакал навзрыд.
Но тут произошел один из тех казусов, на которые так щедро наше судопроизводство — суд не освободил его из-под стражи, а в качестве воспитательной меры приговорил к пожизненной ссылке!
Когда зачитали этот столь же несправедливый, сколь и неожиданный приговор, в зале раздался крик — какая-то
Это была Франсина.
Боско послал ей растроганный взгляд. Но тут бродягой завладела стража.
— Не падай духом, дружище! — только и успел он шепнуть Леону. — Надо жить для тех, кого мы любим. И для того, чтобы реабилитировать себя.
Леон протянул ему руку, крепко ее пожал и, горделиво выпрямившись, ответил:
— Да, для того, чтобы реабилитировать себя… И для того, чтобы отомстить!
Часть вторая
ЛЮДИ-ХИЩНИКИ
ГЛАВА 1
Палящее солнце шлет отвесные лучи на землю, пышущую жаром, как огромная печь.
Кажется, все вокруг сожжено и обуглено в этом неподвижном зное, где не дунет и ветерок, где влажные тяжелые испарения делают воздух еще более нездоровым.
Несколько серых облаков быстро поднимаются над горизонтом, зависают, мутные, как бельма, и рассеиваются. Раскаленное солнце жалит, по-прежнему не смиряя жестоких укусов.
Идет ливень. Он длится минут пятнадцать, теплый, пресный, лишенный свежести. Вода течет по красной, как кирпич, почве и мгновенно превращается в облака горячего пара.
Дождь еще больше разогревает, если только это возможно, гиблый край, с его невыносимой влажностью и адской жарой, делающей его похожей на теплицу, — термометр показал бы градусов сорок выше нуля.
Ничто не может дать представление о царящем здесь зное. Европеец задыхается при такой жаре, она способна его обескровить, обездвижить, лишить разума…
В этой паровой бане суетятся, едят, пьют и спят человеческие существа, чье единственное предназначение — истекать потом…
Вдали дремлет кокетливый городишко — красивые домики, покрашенные светло-серой краской, построены на манер домов в Эльзасе: высокие, крытые дранкой крыши подчеркивают выпуклые штукатурные наметы наружных стен, вдоль фасадов тянутся веранды. На домах не видно ни единой печной трубы, что и понятно, оконные рамы без стекол открываются внутрь, на окнах — жалюзи. Тут и там растут чахлые кокосовые пальмы, чьи пыльные плюмажи контрастируют с бурным цветением мангровых деревьев. А за чередой домишек гордо высится колоннада величественных гигантских пальм с мощными стволами и пышными кронами. На бреющем полете гоняются друг за другом ласточки, похоже, им солнце нипочем. Лишь эти грациозные пташки, да еще огромные неуклюжие черные грифы с голыми шеями, стаей слетающие с верхушек пальм, кидаясь на какую-нибудь падаль, символизируют здесь животный мир. Городок погружен в послеобеденный сон. Все спят в наглухо закрытых домах и хозяйственных постройках — мужчины, женщины, дети, домашние животные. Разве что какой-нибудь жандарм высунет нос на посыпанную скальными обломками, блестящими, как окалина в кузнечном горне, улицу.
В побеленных, окруженных зеленью казармах, взбирающихся по склону к вершине Сиперу, давно уже сыграли отбой.
И пехотинцам, и солдатам береговой артиллерии отдан строгий приказ, нарушение которого карается тюремным заключением: казарм не покидать. И так с десяти утра до трех часов пополудни.
С экваториальным солнцем шутки плохи! Лучше уж стоять под дулом пистолета — оружие может дать осечку, стреляющий может промазать… Солнце же никогда не промахнется. Рассказывают страшные случаи. Например, о солдате, прибывшем из Европы, который в полдень, захватив удочки, отправился на рыбалку.