Похождения червонного валета
Шрифт:
— Значит, вы очень любите своего государя? — спросила Анна.
— Это мой долг.
Герцогиня окинула его своим магическим взором и тихо сказала:
— А если бы я попросила вас избрать себе другого повелителя? Ах, вы вообразили себе, что я женщина без сердца, способная отдаваться лишь сухому политическому расчету… А ведь как знать! Быть может, я, несмотря ни на что, не буду в силах забыть проведенные с вами часы.
Говоря это, Анна была хороша как никогда; быть может, и искренна она была в этот момент тоже как никогда.
— Герцогиня! —
Она продолжала взволнованным, нежным голосом, обдавая пылкого гасконца магнетизирующим, одурманивающим взглядом:
— Да и почему бы вам не служить мне? Разве я недостаточно молода и хороша для этого? И какие узы могут существовать между вами и наваррским королем, чтобы ради него вы чуть не предали меня, неблагодарный?
— Я родился его подданным.
— Ну так что же? — Герцогиня вложила свою руку в руку Лагира, и тот жадно поднес ее к своим губам. — Вы скажете еще, что у вас имеются родина и родное гнездо… Воображаю себе его! Это какая-нибудь хижина, сквозь крышу которой свободно проходят дождь и ветер и стены которой разваливаются от малейшего прикосновения! Дайте мне увезти вас в Лотарингию, и там я дам вам замок, настоящий замок, опоясанный лесами, пашнями и лугами!
Слова герцогини вызвали неожиданный результат: напоминание о родине и родной кровле вырвало Лагира из состояния морального оцепенения, в которое его погружала обольстительная речь Анны. Он встал и со спокойной гордостью сказал:
— Ваше высочество! В тот день, когда мой король не будет больше нуждаться во мне, я встану на колени пред вашим высочеством и скажу: «Мне не нужно ни замков, ни лесов, ни пашен, ни лугов. Дайте мне лишь такую службу, где бы я мог с пользой пролить всю свою кровь за благо вашего высочества!»
У герцогини вырвался скорбный возглас.
— Ну что же, — грустно сказала она, — уезжайте! Уезжайте и никогда более не возвращайтесь сюда! Но сначала дайте мне клятву, что для всего остального мира то, что произошло здесь будет лишь сном.
— Райским сном, герцогиня!
Анна дала ему для поцелуя руку, он преклонил пред ней колено.
— Уезжайте! — повторила она. — Я вижу, нам суждено стать врагами!
— Прощайте, ваше высочество, — со скорбно бьющимся сердцем ответил Лагир. — Бог милосерд. Он, быть может, позволит чтобы наступил день, когда я получу возможность умереть за вас!
С этими словами красавец гасконец ушел.
— Боже мой. Боже мой! — простонала Анна Лотарингская. — Четыре храбрых, красивых, благородных юноши любят меня до фанатизма, готовы в любой момент пролить за меня всю кровь, а мое сердце остается равнодушным к ним… Между тем когда этот искатель приключений ушел, мне показалось, будто вместе с ним у меня оторвалось что-то от сердца!
Слеза молчаливой скорби жемчужиной выступила на глазах герцогини, повисла на пушистых ресницах и медленно скатилась по щеке.
А Лагир тем временем с бешеной скоростью мчался в Париж. Прибыв туда, он направился прямо в Лувр, в
— Ну, что? — спросил его Амори.
— Я дрался с Львом и положил его на месте!
— Он умер?
— Вроде этого!
— Славное дельце!
— Кроме того, я нашел средство уладить дело с клятвой.
— Каким образом?
— Это мой секрет, и, прошу тебя, не старайся проникнуть в него. Кроме того, помни: прошлое должно умереть навсегда — такова цена моего освобождения от клятвы! Во всяком случае, с тебя достаточно знать, что отныне моя шпага всецело в распоряжении нашего короля!
— Браво!
— Только помни вот еще что: если ты задумаешь какую-нибудь скверную проделку против герцогини, то для выполнения ее выбирай себе других помощников, а не меня!
Ноэ не успел ответить на эту фразу, как в дверь постучались, и сейчас же показалась хорошенькая головка пронырливой Нанси.
— Наваррский король должен сегодня же собраться в путь, или это, может, никогда не удастся ему! — сказала она.
— Почему?
— Рене в Лувре! Ноэ нахмурился.
— Я согласен с тобой, милочка, — сказал он, — парижский воздух становится вреден для нас! Наступает время сбора винограда, и нам было бы лучше заняться осмотром бродильных чанов!
— Аминь! — торжественно сказал Лагир.
XXIX
Мы оставили Рене в монастыре на попечении монахов. После того как монастырский врач сделал ему перевязку и дал успокоительное питье, Рене сносно проспал ночь и на следующее утро проснулся в значительной степени бодрым.
Аббат, придя навестить его утром, спросил:
— Ну, как вы себя чувствуете?
— Значительно лучше, — ответил Рене.
— Могли ли бы вы встать с постели?
— Мне кажется — да!
По приказанию аббата монахи одели Рене. Ему дали поесть и угостили парой стаканов старого вина, от которого кровь быстрее забегала по жилам раненого. Когда Рене кончил есть, ему принесли монашеское платье.
— Это зачем? — спросил он.
— Вы отправитесь в Париж!
Рене поспешно надел монашеские одежды и глубоко надвинул на глаза капюшон. В те времена монашеская одежда служила лучшей защитой, так как сам начальник полиции не осмелился бы приподнять капюшон, даже если бы и имел достоверные основания предполагать, что под этим капюшоном скрывается голова присяжного разбойника. Поэтому Рене чувствовал себя сравнительно спокойно в этом одеянии.
Когда с маскарадом было кончено, монахи вывели Флорентинца — берег Сены и посадили в лодку; она быстро поплыла по течению. Путники остановились в самом центре, почти у Шатле, вид которого вызвал у Рене жуткую дрожь. Выйдя на берег, монахи повели Рене на улицу Ренар-Сен-Савер, а там сдали его с рук на руки Ла-Шенею, тайному агенту герцогов Лотарингских. Ла-Шеней с низкими поклонами провел Рене в большой зал. «Где я?» — думал парфюмер, дико озираясь по сторонам. Вдруг одна из дверей открылась, и на пороге показался высокий мужчина.