Похождения нелегала
Шрифт:
9
По зрелом размышлении я пришел к выводу, что мой дар не просто бесполезен, но смертельно опасен: подобно эпилепсии с ее внезапными приступами, он угрожает моей жизни и моему социальному положению.
В самом деле: что я от него имею, кроме страха перед животными, стыда перед женщинами и неспособности дружить?
Ничего.
Следовательно, первейшая задача моя — по возможности забыть о нем, как о детской болезни, как о невидимой ветрянке, которая была и бесследно прошла.
Увы, многократные
Значит, надо научиться управлять своим состоянием, установить над собою жесткий, абсолютный контроль.
Запретить себе делать это. Внушить себе, что это глупо и стыдно. Думать — можно, пожалуйста, размышляй сколько угодно, но ставить над собою опыты — не смей.
Это было, поверьте, непросто: создалась уже навязчивая привычка, стоило только остаться одному.
На реализацию этого запрета я бросил все свои силы, все свои душевные ресурсы. Округленно говоря, растоптал в себе то, что меня от других отличало.
Жить стало легче, хотя и скучнее.
Впрочем, я не давал себе тосковать: с беспощадной методичностью предписывал всё новые и новые мышечные и умственные нагрузки.
Раз уж я такой, как все, и ничем особенным теперь не выделяюсь, — значит, надо выделиться, надо отличиться, надо обыграть сверстников на их собственных полях.
Если школу кончать — так с медалью, физмат — так уж с красным дипломом, работу найти не просто в Москве, но в своем университете. И если уж быть вузовским преподавателем, то непременно остепененным.
10
Физику я выбрал тоже из стремления превозмочь свой проклятый дар. Если понять означает преодолеть, то я должен разобраться в физической природе того, что со мной происходит.
Понять не "как это делается", а "почему это в принципе возможно".
В старших классах и на студенческой скамье я много об этом размышлял.
Вот примерный ход моих тогдашних размышлений (излагаю грубо, вкратце и вчерне).
Если всё, на что я способен, только кажется мне, то тогда я психически болен.
Но в таком случае и котенок Тишка, единственный в мире живой свидетель дисминуизации, — тоже душевнобольной, что, простите, навряд.
И моя мама, державшая в руках мини-будильник, — совершенно здравомыслящий человек.
Кстати, будильничек до сих пор исправно ходит и очень мелодично звонит.
Значит, что?
Значит, материальные, в том числе и живые объекты при определенных условиях (не будем уточнять, при каких) могут менять свою массу, полностью сохраняя структуру и все остальные свойства.
Допускают ли это физические законы?
Допускают: любому ребенку известно, что масса зависит от скорости ее
Что при этом случится с разумом космонавта — релятивисты понятия не имеют. Так и отвечают: "А хрен его знает".
Мировая общественность как-то свыклась с этим наглым ответом, а по сути махнула рукой.
И напрасно.
Взять бы их за грудки, встряхнуть хорошенько и спросить: "Так во что превратится космонавт, достигнув скорости света? Может быть, в световую вспышку? Так и скажите".
Не скажут, потому что не знают.
А не знают потому, что всё это чушь.
Скорость тут ни при чем.
Все мы вроде бы летим сквозь пространство с гиперсветовыми скоростями, складывающимися из скоростей Земли, Солнечной системы, нашей Галактики, метагалактики, да и всей тряхомундии в целом. Но никто не размазывает свою массу по пространству. Потому что никто не летит никуда. Даже космонавты-астронавты, никуда они не летали и не полетят, лучше б не морочили людям голову.
Неподвижных тел в природе нет. Как и подвижных.
Придорожный валун, который лежит на своем месте испокон веков, на самом деле тоже летит вместе с нами.
Да и не валун это вовсе, а всего лишь комбинация волн.
Как и я, как и вы, господа: все мы — прихотливые сочетания волн.
Вообще вся материя — это волновое движение. Рябь, летящая по бесконечной зеркально ровной глади.
По глади вакуума.
И на самом-то деле не летящая никуда.
Никаких заданных размеров материя не имеет.
То, что мы называем ее размерами, — всего лишь частота и амплитуда волновых колебаний, которая поддается воздействию любых импульсов, в том числе и сверхслабых.
Впрочем, об этом я могу рассуждать часами.
И не только рассуждать: две моих статьи на эту тему напечатаны были в университетских ученых записках.
— Что это вы, Анатолий Борисович, накропали такое заумное? — с досадой сказала мадам завкафедрой. — Прочитала — и ничего не поняла.
— Кому надо — те поняли, — ответил я.
И это была чистая правда: видные физики-теоретики откликались на мои публикации очень благосклонно.
Передо мной открывался путь в целевую аспирантуру, в докторантуру, да что там — просто в большую науку.
Но о научной работе пришлось позабыть, поскольку в скором времени вся жизнь моя пошла кувырком.
Да, пошла кувырком. По вине проклятого дара.
Глава третья. Падение
11
У нас на кафедре появилась новая лаборантка, девушка необычайной, неземной красоты — по крайней мере, я так думаю до сих пор, хотя повидать и пережить успел многое.