Похождения скверной девчонки
Шрифт:
Я страшно нервничал из-за полного отсутствия вестей от мадам Арну, поэтому только при втором прочтении сообразил, о чем пишет дядя Атаульфо в своем последнем письме, которое дожидалось меня в Париже. Мне трудно было сосредоточиться, выбросить из головы чилийку. Дядя Атаульфо подробно описывал политическую ситуацию в Перу. Колонна МИРа «Тупак Амару» во главе с Лобатоном пока еще действовала, хотя в официальных сводках военные сообщали о постоянных стычках, в которых повстанцы неизменно несли большие потери. Если верить газетам, Лобатон со своими людьми укрылся в сельве и получил поддержку у амазонских племен, главным образом у индейцев асханика, чьи поселения разбросаны на территории между реками Эне, Перене, Сатипо и Анапати. Прошли слухи, будто на индейские общины асханика Лобатон произвел такое впечатление, что они приняли его за Итоми Пава, мифического
После ряда неудачных попыток разыскать мадам Арну я решил все-таки наведаться к ее мужу в ЮНЕСКО – под тем предлогом, что желаю в свою очередь пригласить их на ужин. Сперва я зашел поздороваться с господином Шарнезом и коллегами из испанского отдела. Затем поднялся на седьмой этаж, в святая святых, где размещались кабинеты высокого начальства. Еще стоя в дверях, я увидел расстроенное лицо и маленькие усики месье Арну. Узнав меня, он как-то странно дернулся, и я сразу заметил, что держится он непривычно угрюмо, словно мое появление было ему очень не по душе. Может, он болен? За те несколько недель, что мы не встречались, он, казалось, постарел лет на десять. Месье Арну неуверенно протянул мне руку, не произнеся при этом ни слова. Просто уставил на меня сверлящий взгляд маленьких мышиных глазок и ждал, пока я заговорю первым.
– Меня долгое время не было в Париже, я работал в Вене, потом в Риме – целый месяц. И теперь хотел бы пригласить вас с супругой на ужин, в любой из ближайших вечеров, когда вам будет удобно.
Месье Арну продолжал молча смотреть на меня и вдруг сильно побледнел, вид у него был отчаянно несчастный, и он кривил рот, словно ему трудно говорить. У меня задрожали руки. Неужели он сейчас скажет, что жена его умерла?
– Ах, так значит, до вас новость еще не дошла? – проговорил он сухо. – Или ломаете комедию?
Я растерялся и не знал, что ответить.
– Весь ЮНЕСКО уже в курсе, – добавил он совсем тихо, с горькой усмешкой. – Я стал посмешищем для всей нашей конторы. Жена меня бросила, и я понятия не имею, ради кого. Подумывал уже и о вас, господин Сомокурсио.
У него сорвался голос, прежде чем он произнес мою фамилию до конца, и дрожал подбородок, мне даже почудилось, будто он стучит зубами. Я выдавил из себя, что очень сожалею, что я, конечно, ничего не знал, и стал снова, как последний дурак, объяснять, что, мол, целый месяц отсутствовал, работал в других городах, сперва в Вене, потом в Риме… Я распрощался, не услышав от месье Арну ни слова в ответ.
Новость была совершенно неожиданной, и я был до такой степени потрясен, что в лифте почувствовал приступ тошноты и, едва двери открылись, побежал в маленькую туалетную комнату, расположенную в коридоре, и там меня вывернуло наизнанку. С кем и куда она убежала? А может, до сих пор живет со своим любовником в Париже? Меня еще долго преследовала мысль, что те два дня, которые она решила мне подарить, были прощанием. Чтобы потом я сильнее тосковал. Так хозяин швыряет собакам объедки, Рикардито. После нашего мимолетного разговора с месье Арну дни потянулись черной чередой. Впервые в жизни меня стала мучить настоящая бессонница. Ночи напролет я лежал, обливаясь потом, пяля глаза в темноту, сжимая в руке зубную щетку «Герлен», которую отныне держал на тумбочке как амулет. Я лежал и пережевывал свои ярость и ревность. Утром вставал совершенно разбитым, тело сотрясал озноб, мне ничего не хотелось делать, не хотелось есть. Врач посоветовал попить нембутал, но и с ним я не столько спал, сколько проваливался в беспамятство. Я совсем раскис. Просыпался в тревоге, в голове громоздились всякие планы, чувствовал себя словно с жуткого похмелья. Я последними словами клял себя за то, что несколько лет назад, повел себя как законченный идиот и отправил ее на Кубу, поставив нашу с Паулем дружбу выше своей любви. Удержи я ее тогда, сейчас были бы вместе, и жизнь моя не превратилась бы в сплошную бессонницу, дикую пустыню, поток тупой ярости.
Выйти из состояния медленного душевного распада мне помог господин Шарнез, предложив месячный контракт. И я готов был на коленях благодарить его за это. Монотонная работа в ЮНЕСКО оказалась лучшим лекарством, и я начал понемногу справляться с кризисом, в который ввергло меня исчезновение бывшей чилийки, бывшей партизанки и бывшей мадам Арну.
Но через несколько дней после того, как я вернулся на работу в ЮНЕСКО, ко мне в кабинет явился месье Арну собственной персоной. Я трудился над докладом, посвященным двуязычному образованию в странах Африки в зоне Сахары.
– Я хотел бы извиниться за то, что встретил вас не слишком вежливо, – начал он не без некоторого смущения. – У меня было ужасное настроение.
И пригласил поужинать с ним. Я, конечно, понимал, что этот ужин катастрофическим образом подействует на мое душевное состояние, но любопытство и желание узнать, что же произошло на самом деле, оказались сильнее здравого смысла. Я принял приглашение.
Мы пошли в ресторан «Chez Eux», [36] расположенный в Седьмом округе, неподалеку от моего дома. Это был самый неприятный и тягостный ужин в моей жизни. Но и безусловно важный, потому что я многое узнал про экс-мадам Арну, узнал, как далеко она зашла в поисках жизненной стабильности, гарантию которой, по ее убеждению, давало только богатство.
В качестве аперитива мы заказали виски со льдом и перье, потом – красное вино и еду, к которой ни один из нас по сути так и не притронулся. В этом ресторане было фиксированное меню, составленное из деликатесов, которые подавались в особого рода кастрюльках, и наш стол постепенно заполнялся изысканными яствами – паштетами, улитками, салатами, рыбой и мясом, – и все это изумленные официанты уносили почти нетронутым, чтобы освободить место для разнообразных десертов, причем одно блюдо являло собой нечто, плавающее в кипящем шоколаде. Они никак не могли взять в толк, почему мы пренебрегаем такой роскошью.
36
«У них» (фр.).
Робер Арну поинтересовался, когда я познакомился с его бывшей женой. Не так давно, соврал я, году в 1960-м или 1961-м, в Париже, когда она готовилась к отправке на Кубу – МИР послал некоторых своих членов в тренировочные лагеря.
– То есть вам ничего не известно о ее прошлом, ее семье, – кивнул месье Арну, словно разговаривая с самим собой. – Я всегда знал, что она меня обманывает. По крайней мере, когда речь заходила о ее родителях и детстве. Но я находил этому оправдания. Мне казалось, что она лгала, потому что стыдилась среды, из которой вышла. Происхождение ее, надо полагать, было самым незавидным, так ведь?
– Понятия не имею. Она редко касалась этой темы. Вернее, вообще никогда и ничего не рассказывала про свою семью. Но я совершенно уверен, что она из самых низов.
– Меня все это страшно огорчало, я легко могу себе представить, какой клубок социальных предрассудков опутывает перуанское общество: родовитая знать, презирающая простолюдинов, расизм, – перебил он меня. – Якобы она училась в «Софиануме», лучшей монастырской школе Лимы, где воспитываются только девочки из высшего общества. Якобы отец ее был хозяином хлопковых плантаций. Якобы она порвала со своей семьей из идейных соображений, решив пойти в революцию. Господи, какая там революция! Подобные дела ее ничуть не волновали, это я быстро понял! За все время нашего знакомства я не слышал от нее ни слова про политику. Она согласилась бы на что угодно, лишь бы вырваться с Кубы. Даже выйти за меня замуж. Когда мы оттуда уехали, я предложил ей побывать в Перу – чтобы познакомиться с ее семьей. Она, разумеется, наплела с три короба: мол, раз она была членом МИРа и ездила на Кубу, ее, как только она сунется в Перу, тотчас арестуют. И я прощал ей любые выдумки. Объяснял их какими-то комплексами. Просто она успела заразиться предрассудками – социальными и расовыми, – которые так сильны в латиноамериканских странах. Поэтому и придумала себе подобающее прошлое – девочки из аристократической семьи.