Похождения Жиль Бласа из Сантильяны

Лесаж Ален Рене

Расхвалив таким образом себя, хозяин принялся готовить ужин. Покуда он с этим возился, я вошел в горницу и, повалившись на стоявшую там койку, уснул от утомления, так как во всю прошлую ночь не знал ни минуты покоя. Часа через два пришел погонщик и разбудил меня.

— Сеньор кавальеро, — сказал он мне, — ваш ужин готов; пожалуйте к столу.

В горнице стоял стол, а на нем два прибора. Мы с погонщиком уселись, и нам подали рагу. Я с жадностью на него набросился и нашел его чрезвычайно вкусным, оттого ли, что голод заставлял меня судить о нем слишком благосклонно или по причине специй, употребленных кухарем. Принесли нам затем кусок жареной баранины, и, заметив, что погонщик сделал честь лишь этому последнему блюду, я спросил его, почему он не прикоснулся

к первому. Он отвечал мне с усмешкой, что не любит рагу. Эта реплика или, вернее, сопровождавшая ее усмешка показалась мне подозрительной.

— Вы скрываете от меня, — сказал я ему, — истинную причину, почему вы не едите рагу; сделайте одолжение и поведайте мне ее.

— Коль скоро вы так любопытствуете ее узнать, — отвечал он, — то я вам скажу, что мне противно набивать себе желудок этого рода крошевом с тех пор как в одной харчевне по дороге из Толедо в Куэнсу меня однажды вечером угостили вместо откормленного кролика рубленой кошкой. Это внушило мне отвращение ко всяческим фрикассе.

Не успел погонщик произнести эти слова, как, несмотря на терзавший меня голод, я сразу потерял аппетит. Мне представилось, что я поел того зайца, который по крышам бегает, и я уже не мог смотреть на свое рагу без гадливой гримасы. Мой спутник не разубеждал меня, а, напротив, сообщил, что испанские гостиники, а равно и пирожники, довольно часто пускают в ход эту «игру слов». Такие речи, как видите, были весьма утешительны: и, в самом деле, у меня пропало всякое желание не только вернуться к рагу, но даже прикоснуться к жаркому из опасения, что баран окажется столь же подлинным, как и кролик. Я встал из-за стола, проклиная рагу, хозяина и харчевню, но, улегшись на койку, провел ночь спокойнее, чем ожидал. На следующее утро, расплатившись с хозяином так щедро, словно он и впрямь меня отлично угостил, я спозаранку выехал из местечка Ильескас, Преследуемый неотступными мыслями о рагу, так что принимал за котов всех встречавшихся по дороге животных.

Я засветло прибыл в Мадрид, где, рассчитавшись с погонщиком, тотчас же нанял меблированную комнату недалеко от Пуэрта дель Соль. Хотя глаза мои уже привыкли к большому свету, все же я был ослеплен при виде важных персон, обычно съезжающихся в дворцовый квартал. Я изумлялся огромному количеству карет и бесчисленному множеству дворян, пажей и слуг, составлявших свиту вельмож. Мое восхищение удвоилось, когда, посетив однажды утренний прием, я увидел короля, окруженного царедворцами. Я был очарован этим зрелищем и сказал про себя:

«Какой блеск! Какое величие! Я больше не удивляюсь разговорам о том, что надо видеть Мадрид, чтобы постигнуть его великолепие; я в восторге оттого, что сюда приехал; предчувствую, что здесь я чего-нибудь добьюсь».

Однако же я не добился ничего, кроме нескольких бесплодных знакомств. Я мало-помалу истратил все свои деньги, и был очень счастлив, когда мне при всех моих талантах удалось поступить в услужение к саламанскому педанту, с которым свел меня случай и которого привело в Мадрид, его родной город, какое-то семейное дело. Я сделался его фактотумом и доследовал за ним в саламанкский университет, когда он туда вернулся.

Новый мой хозяин прозывался дон Иньясио де Ипинья. «Дон» он прибавлял к своему имени потому, что был наставником у одного герцога, который назначил ему пожизненную пенсию; вторую пенсию он получал в качестве заслуженного профессора; а сверх того он выколачивал у публики ежегодный доход в две-три сотни пистолей при помощи книг по догматической морали, которые он повадился печатать. Способ, примененный им при составлении своих научных трудов, заслуживает почетного упоминания. Все дни прославленный дон Иньясио проводил в чтении еврейских, греческих и латинских писателей и выносил на бумажные квадратики всякое изречение или блестящую мысль, которую он у них находил. По мере заполнения бумажек, он приказывал мне нанизывать их на проволоку в виде гирлянды, и каждая такая гирлянда составляла том. Сколько скверных книжонок мы состряпали! В редкий месяц мы составляли меньше двух томов, и печатный

станок жалобно скрипел, оттискивая их. Всего удивительнее было то, что эти компиляции сходили за новые сочинения, а если критики решались упрекнуть автора в том, что он грабит древних, тот с горделивой наглостью отвечал: «Furto laetamur in ipso». 197

197

«И в краже (заимствовании) видим мы радость» — цитата из стихотворения, адресованного Академии изящной словесности французским поэтом Жаном Батистом де Сантейлем (1630–1697), которому городские власти поручили украсить парижские памятники изречениями латинских авторов.

Он был также великим комментатором и в комментариях своих проявлял такую эрудицию, что иногда составлял и примечания к вещам, ничем не примечательным. Так как на своих бумажках он часто выписывал (хотя и не всегда кстати) цитаты из Гесиода и других авторов, то я все же получил от этого ученого кое-какую пользу; было бы неблагодарностью с моей стороны не признавать этого. Я усовершенствовал свой почерк, переписывая его работы; и, кроме того, обращаясь со мною скорее как с учеником, нежели как со слугой, он заботился не только о моем образовании, но и о нравственном воспитании.

— Сипион, — говорил он мне, услыхав случайно, что кто-нибудь из прислуги попался в воровстве, — остерегись, дитя мое, следовать дурному примеру этого мошенника. Слуга должен служить своему господину с преданностью и рвением и стараться стать добродетельным с помощью собственных усилий, если уже ему выпало несчастье не быть таковым от природы.

Одним словом, дон Иньясио не пропускал ни одного случая, чтобы наставить меня на путь добродетели, и его увещания так хорошо на меня воздействовали, что за все пятнадцать месяцев, что я у него прослужил, я ни разу не испытывал искушения сыграть с ним какую-нибудь штуку.

Я уже говорил, что доктор Ипинья был уроженцем Мадрида. У него была там родственница, по имени Каталина, служившая в девушках у королевской кормилицы. Эта служанка, — та самая, чьей помощью я впоследствии воспользовался, чтоб вызволить из Сеговийской башни сеньора де Сантильяна, — желая оказать услугу дону Иньясио, уговорила свою хозяйку испросить для него бенефиции у герцога Лермы. Министр сделал его архидиаконом Гренады, где (яко на земле, отвоеванной у неприятеля) замещение духовных должностей зависит от короля.

Мы выехали в Мадрид, как только до нас дошла эта весть, так как доктор хотел выразить признательность своим благодетельницам, прежде чем отправиться в Гренаду. Мне представилось множество случаев видеть Каталину и говорить с нею. Мой веселый нрав и непринужденные манеры ей понравились. Мне же она настолько пришлась по вкусу, что я не мог не отвечать тем же на некоторые знаки расположения, которые она мне оказывала. В конце концов мы сильно привязались друг к другу. Простите мне это признание, дорогая Беатрис: я считал вас изменницей, и это заблуждение послужит мне защитой от ваших упреков.

Тем временем доктор дон Иньясио готовился отбыть в Гренаду. Мы с его родственницей, испуганные угрозой скорой разлуки, прибегли к способу, который спас нас от этой беды. Я притворился больным, жаловался на голову, жаловался на грудь и являл все признаки человека, пораженного целой кучей недугов. Хозяин мой пригласил врача, что привело меня в трепет. Я боялся, что этот Гиппократ признает меня совершенно здоровым. Но, на мое счастье, после тщательного осмотра он, точно сговорившись со мной, заявил напрямик, что моя болезнь серьезнее, чем я думаю, и что, по всей видимости, мне еще долго нельзя будет выходить. Дон Иньясио, которому не терпелось увидеть свой собор, не считал нужным отложить отъезд. Он предпочел взять в услужение другого парня и удовольствовался тем, что покинул меня на попечение сиделки, вручив ей некоторую сумму денег, чтоб похоронить меня, если я умру, или вознаградить за услуги, если выздоровею.