Похождения Жиль Бласа из Сантильяны
Шрифт:
Сообщив мне свое намерение, граф-герцог приступил к его выполнению, и тут опять-таки показал образчик своей своеобразной политики. Он представил докладную записку королю, в коей умолял его и королеву соблаговолить самолично выдать замуж его дочь, излагая им достоинства сеньоров, которые к ней сватались, и выражая готовность всецело подчиниться выбору их величеств. Но он не преминул, говоря о маркизе де Тораль, намекнуть на то, что предпочел бы этого последнего всем остальным. И, в самом деле, король, слепо шедший навстречу желаниям своего министра, дал ему следующий ответ:
«Полагаю, что дон Рамиро Нуньес вполне достоин доньи Марии. Однако же выбирайте сами. Та партия, которая понравится
Министр нарочно показывал всем этот ответ и, притворившись, будто принимает его за королевский приказ, поторопился выдать свою дочь за маркиза де Тораля. Этот поспешный брак глубоко задел маркизу де Карпио, равно как и всех прочих Гусманов, которые льстили себя надеждой жениться на донье Марии. Тем не менее, не будучи в силах помешать этой свадьбе, они сделали вид, будто приветствуют ее изъявлениями самой искренней радости. Можно было подумать, что вся семья в восторге от этого брака. Но вскоре недовольные получили удовлетворение, крайне жестокое для графа-герцога: донья Мария через десять месяцев разрешилась дочерью, умершей при рождении, и сама она через несколько дней стала жертвою этих родов.
Какая утрата для отца, который, как говорится, души не чаял в дочери и, кроме того, переживал крушение своей надежды вырвать право первородства у ветви Медина-Сидония! Он так был потрясен, что заперся на несколько дней, не допуская к себе никого, кроме меня, который, приспособляясь к его горести, казался не менее удрученным, чем он сам. Сказать по правде, я воспользовался этим случаем, чтобы еще раз почтить слезами память Антонии. Сходство между ее смертью и кончиной маркизы де Тораль разбередило плохо заживавшую рану и привело меня в такое горестное состояние, что министр, хотя и подавленный собственной скорбью, был поражен моими страданиями. Он изумился при виде того, как близко я принимаю к сердцу его печаль.
— Жиль Блас, — сказал он мне однажды, видя меня как бы погруженным в безысходную грусть, — немалым утешением для меня служит то, что у меня есть наперсник, столь чувствительный к моим несчастьям.
— Ах, сеньор! — отвечал я, приписывая ему все свое огорчение, — я был бы самым неблагодарным и черствым существом, если бы им не сочувствовал. Могу ли я думать о том, что вы оплакиваете дочь, столь совершенную и столь нежно вами любимую, и не смешать своих слез с вашими? Нет, сеньор, я слишком обласкан вашими благодеяниями, чтобы до самой смерти не разделять всех ваших радостей и невзгод.
ГЛАВА X
Министр начинал уже несколько успокаиваться, а стало быть, и ко мне постепенно возвращалось хорошее расположение духа, когда однажды вечером я вздумал один выехать на прогулку в карете. По дороге мне повстречался поэт обеих Астурий, с которым я не видался со времени его выхода из больницы. Он был чрезвычайно чисто одет. Я подозвал его, пригласил в свою карету, и мы вместе прокатились по лугу Сан-Херонимо.
— Сеньор Нуньес, — сказал я ему, — мне посчастливилось случайно вас повстречать, иначе я никогда не имел бы удовольствия…
— Никаких упреков, Сантильяна, — поспешно перебил он меня. — Я чистосердечно признаюсь, что не хотел посетить тебя, и сейчас объясню тебе причину. Ты обещал мне хорошую
— Я очень рад, дорогой мой Фабрисио, так как этот дон Бельтран, по-видимому, очень состоятелен.
— Состоятелен?! — ответил он. — Да говорят, что он сам не знает, какое у него богатство! Как бы то ни было, вот в чем состоит должность, занимаемая мной в его доме. Так как он считает себя большим ферлакуром и хочет прослыть просвещенным человеком, то состоит в переписке с несколькими весьма остроумными дамами, а я одалживаю ему свое перо для составления записочек, полных соли и приятности. Я пишу от его имени одной в стихах, другой в прозе и порой отношу письма сам, чтобы доказать ему многочисленность своих талантов.
— Но ты не говоришь мне того, что мне больше всего хочется знать, — сказал я. — Жирно ли тебе платят за твои эпистолярные эпиграммы?
— Очень жирно, — отвечал он. — Богатые люди не всегда щедры, и я даже знаю среди них настоящих сквалыг; но дон Бельтран поступает со мною весьма благородно. Помимо двухсот пистолей постоянного оклада, я от времени до времени получаю от него небольшие награждения. Это позволяет мне жить барином и хорошо проводить время с несколькими писателями, которые, как и я, ненавидят скуку.
— Скажи, между прочим, — спросил я, — хватает ли у твоего казначея вкуса, чтобы оценить красоты художественного произведения и заметить его недостатки?
— О, конечно, нет! — отвечал Нуньес. — Хоть дон Бельтран и треплет языком весьма самоуверенно, все же он — не знаток. Он постоянно выдает себя за новейшего Тарпу, 203 высказывает смелые суждения и поддерживает их таким уверенным тоном и с таким упорством, что в спорах ему чаще всего приходится уступать, дабы избежать града обидных замечаний, которыми он имеет обыкновение осыпать своих противников. Ты сам понимаешь, — продолжал он, — что я никогда ему не возражаю, какие бы поводы к этому он мне ни давал; ибо, помимо нелестных эпитетов, которые я не преминул бы на себя навлечь, я легко мог бы оказаться вышвырнутым за дверь. Поэтому я предусмотрительно одобряю все, что он хвалит, и, равным образом, порицаю все, что он хулит. При помощи этой любезности, которая мне ни гроша не стоит (и обладая к тому же даром приспособления к нраву людей, могущих быть мне полезными), я завоевал уважение и дружбу своего покровителя. Он побудил меня сочинить трагедию, тему которой сам предложил. Я написал ее под его наблюдением, и если она будет пользоваться успехом, то я буду обязан его добрым советам частью своей славы.
203
Спурий Меций Тарпа (I в. н. э.) — римский критик, упоминаемый Горацием в «Сатирах» (I, 10, 38).
Я спросил у нашего поэта заглавие трагедии.
— Она называется «Граф Сальданья», — отвечал он мне, — и через три дня пойдет в Принцевом театре.
— Желаю тебе, чтоб она пользовалась большим успехом, — сказал я, — и мое высокое мнение о твоем таланте позволяет мне на это надеяться.
— Я и сам очень на это уповаю, — отвечал он, — но нет на свете надежды более обманчивой, так как авторы никогда не могут быть уверены в успехе драматического произведения: им приходится ежедневно переживать разочарования.