Поиск-80: Приключения. Фантастика

Багаев Андрей

— Есть в Криничное, — Бевза встал. Про рыбалку кончилось, начались служебные отношения. — А что, товарищ майор, знайшли, где жил тот Саманюк?

— Пока не нашли. В городе, в поселках никто его не видывал. Вот в Криничном и потолкуй о жителями. Тебя знают, больше расскажут.

— Товарищ майор, надо бы в Сладковку съездить.

— Зачем?

— Та я показывал фотку Саманюка знакомым рыбакам. Вы Панасюка, мабудь, помните? Он в прошлом годе леща словил на пять кило. Так Панасюк признал, что тот гражданин у них в Сладковке жил. Каже, точно он. У бабуси жил, у Кирилихи.

— Бевза,

и ты еще жалуешься, что улов плохой! Это, братец мой, такой улов! Сладковка, четырнадцать верст! Скажи Ляхову, пускай ждет Ушинского и едет с ним в Криничное. А мы давай в Сладковку.

Бабуся Кирилиха проживала одна-одинешенька в своей хатке на краю большой деревни Сладковки. Два сына в Харькове, но ехать из родных мест к ним Кирилиха не пожелала. Копалась старушечьим делом в саду и на огороде, нужды ни в чем не ведала, жила себе тихонько. Долго квартировал у нее учитель, потом женился и уехал, осталась опять Кирилиха одна. Разве из приезжих кто на день-другой, а то и неделю у Кирилихи приткнется.

Бабуся охотно рассказала Авраменко и Бевзе о житье-бытье, угостила прошлогодними яблоками из своего сада. Довольна бабуся, что к ней приехали, сидят слушают бравые милицейские из райцентра. Грехов за собой не чуяла, законы отродясь не нарушала, так чего ж не поговорить с хорошими людьми.

— Бабуся, а сейчас у тебя живет кто-нибудь? — хрустя яблоком, спросил Авраменко.

— Есть квартирант. В совхоз устроиться хочет, да пока так гуляет. Городской, боится крестьянской работы. Молодежь ноне разборчива пошла.

— Где он сейчас?

— Бог его знает, милые. Который день не приходит. Мабудь, в районе где место нашей, чи вдова яка приласкала. Последни вечера он подолгу гулял, приглядывал какую-нито. Хлопец гарный.

— Вещи его остались?

— Яки вещи у холостого. Чемодан вон стоит, и все.

Авраменко достал из кармана несколько фотографий.

— Посмотрите, тут есть квартирант ваш?

Кирилиха пошла к комоду, взяла очки, надела, согнулась над столом, пальцем водит. Нашла, обрадовалась:

— Вот же он, Миша-то? Ишь гарный хлопец який. — Обеспокоилась: — На что он вам?

— Такая у нас работа, бабуся. Ведь без прописки жил?

— Милые, коли б в совхозе остался работать, то и прописала бы. А пока, думаю, нехай так поживет. Тихий, к старшим уважительный, вреда никому не делает…

— Вспомните, когда он у вас появился?

Кирилиха долго перебирала знаменательные даты: у Фроськи Исаченковой корова отелилась через два дня, как принесли пенсию, а с пенсии Кирилиха купила новый платок, и было то в субботу, и встретился ей в магазине дед Куренок и приглашал во вторник на какой-то актив, но на актив во вторник не пошла, потому что болела спина, а в тот самый день и пришел Миша проситься на квартиру. В результате бабкиных расчетов точно выходило, что Михаил Саманюк появился в Сладковке 28 марта и с тех пор жил здесь, пока не исчез куда-то.

Бабусю поблагодарили, чемодан взяли с собой.

8

Саманюк постоял неподвижно около минуты,

чувствуя за спиной замкнутую дверь. Вытер рукавом потный лоб и вдруг повалился ничком на топчан, вцепился зубами в набитую соломой подушку. Попутали, обложили кругом, стиснули! Засыпался, вот уж влип так влип, будь все проклято!

Он не думал о том, как взламывал сейф, как грабил прохожих, как ударил ножом Чирьева. Ну было это, было, ну и что, под расстрел теперь?! Нет, нет! За что расстрел?! Высшая мера — исключительная, в особых случаях только! А у него разве исключительный случай? Самый обычный, случайность…

Как зажали на допросе! Никаких ведь вроде улик не было — и вдруг сошлись все улики разом. Старуха, у которой жил в Сладковке, опознала — и полетело к черту алиби. Федьку Габдрахманова в колонии откопали… Ух, подлюга Федька! Заложил напарничек, свою шкуру спасает! Его показания следователь к концу приберег, включил магнитофон…

Когда Саманюк услышал голос Габдрахманова: «…Мишка ломом сейф ломал, деньги брал…» — думал, не выдержит, схватит и разобьет магнитофон, как разбил бы Федькину башку…

Выдержал. Слушал. Ухмылялся даже. А что в душе творилось! У-у, перестрелял бы всех, изгрыз! Федьку, следователя, милицию, всех!.. Бежать бы, вырываться из этой камеры, гульнуть напоследок на полную катушку… А там хоть трава не расти, как говорил отец, Кондратий Саманюк, чтоб он в гробу перевернулся!..

Эх, не уйти отсюда… Так что ж, «расколоться»? Признать вину? Этот следователь Загаев — спец… Может, подведет под статью «за превышение необходимой обороны…»

В конце допроса следователь спросил:

— Признаете вину? Будете давать правдивые показания?

Мишка ответил равнодушно, и голос не дрогнул!

— Какие признания? Вашего Габдрахманова я и знать не знаю. И вообще тут нарочно все подстроено, чтоб невинного человека засудить. Я жаловаться буду! Ни в чем не виноват, не в чем признаваться!

— Как хотите. Но советую подумать.

— А если не надумаю? — нашел в себе силы нахально усмехнуться.

Следователь посмотрел на него с удивлением:

— Да вы что, в первый раз под следствием? Улик достаточно и без вашего признания.

— Какой мне толк убивать Чирьева?!

И из последних сил доиграл роль:

— Настырный вы мужик, гражданин следователь. Раскрыть убийство не можете, так невинного человека под «вышку»…

— Зачем вы это, Саманюк?.. Бессмысленная клевета разве поможет? Лучше бы рассказали все подробно.

Рассказать подробно? Про что? Про отца, про детство? За детство наказание не сбавят.

А отец… Мишка и отцом его не называл — не с чего. Заявлялся домой на месяцы, пропадал на годы — то в бегах, то в колониях, и его судьба давила Мишку. Давила с тех пор, как один пацан крикнул ему со смехом: «А я знаю, знаю! У тебя отец — вор!» В ту пору было Мишке лет девять. Он избил пацана. Его избил, а себя почувствовал оплеванным. Почему у других отцы каждый день с работы домой приходят, а у Мишки… И стал он недолюбливать тех, у кого отцы каждый день с работы приходят. Приятелей искал среди таких же, как сам.