Поиск-86: Приключения. Фантастика
Шрифт:
— Весной семнадцатого. Так! — Фролов с силой потер лоб. — Ну удружил я твоему деду, ну и удружил! — Вцепился в колени, качнулся вперед-назад. — Не думал, что так получится.
Еремей, наморщив лоб, смотрел непонимающе.
— Я знал твоего деда, — пояснил Фролов. — Спас он меня в пургу, когда я из ссылки бежал. — Увидел, что мальчик недоверчиво смотрит на него, поднял пояс Ефрема-ики. — Это ведь ремень твоего деда?
— Его ремень, — тихо подтвердил Еремей.
— Эту сумку я хорошо запомнил, — Фролов погладил жесткий ворс на качине, провел пальцем по орнаменту. — Вот по этому знаку
— Нет, — решительно и даже возмущенно отрубил Еремей. — Наша метка, только наша. Сорни най — Сатар пусив… — Насупился, задышал быстро, прерывисто. — Качин мать привезла, когда деда в тюрьму взяли.
— Так это мать твоя была! — удивленно воскликнул Фролов. — Она рассказывала, как подобрали русского и отвезли в город?
Еремей кивнул. На ресницах его набухли слезы. Он крепко зажмурился, отвернулся, уткнулся в подушку.
— Успокойся, сынок, успокойся… — Фролов положил ладонь на затылок мальчика. — Скажи, чего добивался Арчев от дедушки? За что бил тебя?
Еремей, крепясь, скрипнул зубами.
— Велел показать Сорни Най, — буркнул сквозь слезы.
— Ермейка плюнул в Арча, — объявил с гордостью Антошка.
Фролов покосился на него, сунул руку в оттопыренный карман.
— А что такое сорни най? — осторожно спросил он и медленно вытащил серебряную фигурку Афины.
Еремей настороженно повернул голову. Увидел статуэтку, выхватил ее из рук Фролова, прижал к груди, прикрыл плечом. Глаза его стали недоверчивыми.
— Сорни най — это большой огонь. Когда у ханты шибко много радости, большой костер делают, — нехотя объяснил он. — На праздник медведя тоже делают костер — сорни най.
— И все? — подождав немного, спросил Фролов.
— Больше ничего не скажу! — твердо ответил Еремей.
Фролов в задумчивости почесал лоб, хотел, видно, еще о чем-то спросить, но тут Антошка, поглядывая на него, потянулся к уху Люси, зашептал о чем-то умоляющим голосом.
— Просит, чтобы разрешили ходить в машинное отделение, — смущенно сказала Люся. — Он уже бывал там, с Екимычем познакомился. Но пришел капитан, заругался, выгнал Антошку. Вот он и просит, чтобы вы поговорили с капитаном: пусть позволит ходить к Екимычу.
— Вообще-то на пароходе слово капитана — закон, но попробую… — Фролов встал. — Можно я в городе покажу эту фигурку ученым людям, а?
Еремей вздрогнул, испуганно сунул статуэтку под подушку и даже в лице переменился.
— Что ж, нельзя так нельзя, — Фролов понимающе кивнул. — Выздоравливай, — и слегка подтолкнул Антошку к двери. — Идем!
В пустом коридоре он заглянул в распахнутую дверь каюты стюардов: никого. Задержал взгляд на шинели Арчева, которая комом валялась на койке.
Поднялся на палубу, прошел на корму, где около одежды, развешанной на паровой лебедке, топтался Ростовцев, рядом, заложив руки за спину, прохаживался от борта к борту Арчев. Выводной, прислонившись к фальшборту, наблюдал за ним; другой боец, охраняющий кормовой кубрик, объяснял что-то Матюхину, который, слушая его, посматривал то на пленных, то на капитана.
— Росиньель, росиньель, птит’уазо, — негромко напевал капитан на мотив песенки «Соловей, соловей, пташечка…», наблюдая за бойцами
17
Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет! Раз, два, раз, два, горе не беда! Канареечка жалобно поет! (франц.)
— Я вижу, у вас отличное настроение, — заметил, подойдя, Фролов. — Никогда не слышал, чтобы вы пели.
Капитан вздрогнул от неожиданности, повернулся, но тут же дружелюбно заулыбался.
— А почему настроение должно быть плохим? Банда разгромлена, возвращаемся домой. — И, поглядывая за борт, опять замурлыкал: — Росиньель, росиньель, птит’уазо… Подхватывайте! — предложил, лукаво глянув на Фролова.
— Рад бы, да французского не знаю. Разве что по-русски? Да и то не сумею: ни слуха, ни голоса.
— Жаль, — огорчился капитан. — Сейчас бы сюда нашу Люсю. Она-то бы уж поддержала.
— Хотите послушать «Соловей-пташечку» еще и по-остяцки? — усмехнулся Фролов. — Люся, по-моему, тоже не знает французский.
— Можно и по-остяцки. Получился бы интернациональный дуэт. Чем плохо? — Капитан рассмеялся. И, сразу оборвав себя, грозно рявкнул, свесившись через борт: — Трави, трави конец!.. Хочешь, чтоб при «стоп» эти посудины разбились?! — Выпрямился, опять запел: — Росиньель, росиньель, шерш дан капот, ле канарие шант си трист, си трист… Росиньель, росиньель, шерш дан ля пош… [18]
18
Соловей, соловей, ищи в шинели, канареечка жалобно поет… Соловей, соловей, ищи в кармане… (франц.)
— У меня, Виталий Викентьевич, небольшая просьба под ваше хорошее настроение, — Фролов оглянулся, подтолкнул вперед Антошку, спрятавшегося за его спиной. — Вы запретили этому мальчику бывать в машинном отделении…
— Я? — Капитан удивленно округлил глаза. — Ах да… Было дело, турнул я его. Там, понимаете ли… — пошевелил пальцами в воздухе, прищелкнул. — Всякие вращающиеся части. Опасно! Долго ли до беды?
— И все-таки разрешите ему бывать в машинном отделении, — попросил Фролов. — Мальчик будет осторожен, — нагнулся к Антошке. — Ты ведь будешь слушаться Екимыча-ики?
Антошка, испуганно глядя на капитана, кивнул.
— Хорошо, дозволяю, — махнул рукой капитан. И уточнил: — Только под вашу ответственность!
— Дуй к своему Екимычу! — Фролов небольно шлепнул Антошку пониже спины и, когда мальчик убежал, проговорил задумчиво: — Глядишь, со временем, может, и станет первым остяцким механиком. А нет, что ж… все на время забудет о своем горе.
— Еще из-за остячат у вас голова не болела, — усмехнулся капитан, но, увидев, как неприязненно поджались губы Фролова, перешел на деловой тон: — Разрешите полный вперед? Задержались мы что-то.