Поиск-87: Приключения. Фантастика
Шрифт:
Как и в детстве, Тимур не мог говорить монологами. Ему не важно было, соглашается с ним собеседник или спорит, лишь бы на каждое «так?» была реакция. Сергей тогда не согласился с ним, ему были симпатичны главные герои и «Менял», и «Аэропорта», и других романов Хейли, независимо от их классовой принадлежности.
Тимур сбил его тогда резким аргументом:
— Он умный мужик, так? Значит, что к чему понимает. И читателя дурачит сознательно. А если сам не понимает — значит, просто дурак. Так?
Сергей еще поспорил немного, он не умел признаваться в проигрыше,
Потом они еще поговорили, и Сергею вновь стало хорошо с Тимуром и интересно, как в детстве. Потом Тимур записал ему свои телефоны — рабочий и домашний — и ушел.
С тех пор они встречались не то чтобы часто, но ощущение н е п р е р ы в а е м о с т и их дружбы возникло, и доверие, как в детстве, когда можно рассказать все и обо всем и честное слово вначале брать не надо, тоже пришло.
«Тимур умница. Он поймет, почему я ввязался в это дело. И почему мне так важно вытянуть Андрея. Я знаю, ему не будет жалко тратить на меня время. Он все поймет, во всем разберется. И научит меня. Не потому даже, что ему по должности положено во всем уметь разобраться. Он умница. А ведь я считаю его умницей не потому только, что он хорошо соображает. Таких много. Я и сам не дурак. Он как-то так все объясняет, будто до всего сам доходишь. Его все всегда будут считать умным, потому что рядом с ним не чувствуешь себя дураком».
Гудок — длинный, зовущий, потом другой, третий, и трубка снята, и Сергей услышал, как Тимур сказал — не ему, в сторону: «Минутку, отвечу по городскому».
— Слушаю, Костров.
Голос Тимура — неожиданно усталый, словно владелец его уже привык к любым неожиданностям и неприятностям и не вздрогнет от еще одной, и новая официальная манера называть свою фамилию удивили Сергея.
— Припадаю к вашим стопам, о великий Тамерлан Завоеватель, — придуманное загодя обращение было явно неуместным, но Сергей с утра обкатывал его, лелеял любовно, и не произнести его было бы жаль.
— Здравствуй, здравствуй, — обрадовался ли Тимур вправду? Или радость входила в набор официального общения? Сергей не понял.
— Ты не с автомата звонишь? Подожди минутку, я по другому аппарату договорю.
«Дорогой ты мой, — совсем не ласково выговаривал Тимур кому-то, — я ведь все твои беды знаю прекрасно. И что ты мне сейчас скажешь, знаю. И что подумаешь про меня — тоже знаю. А людей поднимать тебе все равно придется. И в глаза им смотреть, и растолковывать каждому что к чему… Потому что ты самый опытный и самый сознательный. Хоть и болтаешь много… Нет, е м у я этого передавать не буду, если хочешь — сам позвони… Что значит — сколько? Ты документы-то читаешь?.. Значит, двадцать пять и обеспечивай… А кто работать будет?.. Нету их… Двадцать пять, и не шаромыг каких-нибудь, а людей… Нет, такого благородства я от тебя не жду, передовиков не надо. Давай просто нормальных рабочих… Не торгуйся ты, не тот случай. Школу-то все равно надо к первому сентября пускать… Ты знаешь, что в сто тридцатой в три смены учатся?
— Ты ждешь? — все еще раздраженно, но не сердито спросил Тимур Сергея. — Потерпи минутку, ладно? Начальству по селектору о результатах переговоров доложу.
— Жду.
— Семен Петрович, я переговорил с Суматохиным. Проникнуться-то он проникся, только у него самого аврал.
На этот раз Сергей слышал голос отвечающего, только слова было трудно разбирать.
— … сам разбирается… задача…
— Задачу он понимает и будет выполнять.
— … сколько…
— Думаю, до десятка.
— … двадцать пять…
— Это ему не под силу.
— … входить в положение… делать… наказывать…
— Даже если мы его расстреляем, цифру эту он все равно не вытянет.
— …Тимур Денисович… в виду… заступаться… лично…
— Это я понимаю.
Сергей представил детского своего приятеля сидящим в кабинете (может быть, даже отдельном), и на дверях, наверное, табличка с его фамилией, и задачи куда серьезнее, чем подставка для карандашей да кипа невесть откуда взявшихся книг. И Сергею совестно стало своего желания поделиться тяготами.
— Алло, Сергуня, ты слушаешь? Молодец, что позвонил. Я сам хотел… Минуточку, отвечу по другому… Алло, Костров… Да, вызывал… Минуточку, договорю по городскому… Сергуня, нам, наверное, сегодня не дадут поговорить. У нас большая запарка. Ты дома вечером будешь? Я сам тебе позвоню. Пока.
Сергей не положил еще трубку и слышал, как Тимур говорил кому-то: «Алло, слушаю вас…»
— Придешь сегодня вечером? — спросила Светка.
— Вообще-то я из библиотеки звоню. Я собирался посидеть здесь до упора.
— А завтра до упора ты посидеть не можешь? Сегодня среда, Юша на тренировку уйдет.
— Кстати, все собираюсь спросить: он где тренируется? В «Динамо»? Или в «Резервах»?
— Какое там «Динамо»! Несколько таких же охламонов собрались, где-то с залом договорились, и теперь два вечера в неделю — среду и пятницу, полдевятого, хоть землетрясение: кеды в мешок и ходу.
— Давно?
— Да снег еще лежал, когда начали.
— И чем они занимаются?
— Его разве поймешь? Вроде тренер у них какой-то есть. Юша даже хвастался, что чемпион области. Врал, наверное.
— Ладно, — вернулся Сергей к началу разговора, — приду.
Он взял список книг — два тетрадных листочка, на обратной стороне которых был конспект лекции по матлогике. Как всегда в спешке, Светка записала на первом, что попалось ей под руку. Однажды, не застав Сергея дома, она оставила ему записку на клочке, оторванном от письма, где осталась только подпись: «Твой Виктор». Объяснять, кто такой Виктор, она принципиально отказалась, а Сергей не стал настаивать. «Во многом знании нет многой радости, и, умножая знания, умножаешь скорбь».