Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики
Шрифт:
Он принялся расспрашивать про базу, но никто ничего толком не знал, все либо догадывались, либо подозревали, либо так поняли из переговоров с той стороной.
– Ну, ладно, – сказал он, наконец, возвращая карту Артему. – Не суть важно. Скоро все сам увижу. Интересно, конечно: что это там может быть за база? У медиков? У ветеринаров?.. А сопровождать меня не надо, Артем, спасибо. Ей-богу, раз уж вертолет выслали, значит, сопровождающих там хватает,
Они прекрасно знали, что он НЕ ЛЮБИТ, но им это обстоятельство всегда крайне не нравилось, и случались поэтому между ними споры и даже ссоры. Они и сейчас смотрели одинаково укоризненно и недовольно. Но они обойдутся. Нечего.
Он оглядел их всех по очереди, как бы дополнительно осаживая, а потом сказал спокойно:
– Так. А теперь – быстро и без вранья – что еще стряслось? Что вы все от меня скрываете?
Мгновение – и они снова сделались разными. Теперь все они были смущены и оказались в неловкости, и в этом состоянии смущения-неловкости они были очень непохожи. Тут они были уже – каждый сам по себе.
– Николас… – прокряхтел наконец, по-прежнему не глядя в глаза, Кузьма Иваныч. Видимо, решил (и совершенно справедливо), что по должности полагается говорить именно ему. Впрочем, он тут же и замолчал.
– Так, Николас. Очень хорошо. Ну и что – Николас? Чего вы мнетесь? Чего он еще натворил, этот предатель? Бандит этот… Ну?
Однако Кузьма Иванович такого тона не принял. Он снова закряхтел, почти даже жалобно, и сделал несчастное лицо, словно у него вдруг прихватило зуб.
И тогда он – понял.
– Неправда, – сказал он, преодолевая мгновенное удушье.
– Правда, Станислав Зиновьевич.
Странно, но он ничего не почувствовал. Пустота какая-то возникла внутри, и сделалось зябко. А ведь я, пожалуй, ждал этого, подумал он как о чем-то постороннем. А может быть, даже хотел? Подлость… Подлость!
– Когда? – спросил он через силу. Все это теперь было уже неважно. Несущественно. Детали.
– Сегодня. Вернее, вчера. В десять вечера.
– Каким образом?
– Инсульт.
– Что?!
– Инсульт.
– Вздор! – сказал он. – Откуда у вас сведения?
Кузьма Иваныч ответил что-то – что-то в том смысле, что сведения абсолютно надежные, но он его уже больше не слушал.
«…Только не убивай его… Пожалуйста… Ведь ты его обидел. Пожалей…»…
Вот КАК они на меня все смотрели, подумал он. Я-то вообразил, что смотрят они (взглядывают украдкой, грустят глазами, чуть ли не всхлипывают) с сочувствием, с сожалением, удрученно и жалостливо. Ничего подобного. С восхищением они на меня смотрели – с опасливым восхищением, гордясь и ужасаясь, робко и радостно, с жадным испуганным любопытством, с изумлением и облегчением, – оттого с облегчением, что все, слава богу, уже кончилось и теперь позади… Так, наверное, урки украдкой взглядывают на
Спокойнее. Спокойнее надо, сказал он себе. Они правы: все теперь уже позади. Нет человека – нет проблемы (это – Эдик, наверняка, по физиономии видно). Обошлось как бы само собой, и – ладненько (Кузьма Иванович). Он должен был знать, на что идет (Кронид – этот предательств не прощает, он просто не понимает их). Ну, Старикан! Ну – дает копоти! (Общее мнение.) И – общий вздох облегчения. (Что, между прочим, убедительно мне доказывает: я Николаса недооценивал. И напрасно. Он вызывал СЕРЬЕЗНЕЙШИЕ, оказывается, опасения, раз все это так воспринято, раз не сочтено это СОБЫТИЕ стрельбою из пушки по воробью.)
(«…Только не убивай его… Пожалуйста… Ведь ты его обидел. Пожалей…» Мне предстоит еще ей об этом рассказать. Нет, нет, только не сейчас, потом… И лучше – не я…)
Все кончилось. Все всегда кончается, надобно только потерпеть. В политике, как в науке: побеждает не тот, за кем истина, а тот, кто дольше живет. Где вы все теперь, потрясатели душ, вожди и ораторы, полководцы и крикуны? А я – вот он, я, высокий и стройный… Цинизма, цинизма больше – очень хорошо помогает от печени… Надо же, как они на меня смотрят, собаки! Все. Я уже справился. Теперь главное – верный тон.
– Кронид Сергеевич, – произнес он и мельком порадовался, что голос у него звучит вполне как обычно – голос распоряжений. – Я попрошу вас вот что. Вдове – пенсию. Из спецфонда…
– Он развелся, – сказал Кронид негромко. – Но, правда, остались дети.
– Значит, пенсию – детям… Вам придется присутствовать на похоронах, вас все знают. Венок. Речь. И все такое, сами знаете.
– Понял. Буду.
– Далее. В газетах – хорошую статью: «Ушел от нас один из самых славных зачинателей Движения Честных»…
– Обязательно, – сказал Кронид.
– Я напишу, господин Президент, – вставил Эдик, с удовольствием, которого уже не скрывал.
– Хорошо. Спасибо, Эдик. Далее… Что еще? Я ничего не пропустил?
– Не беспокойтесь, господин Президент, – сказал Кузьма Иванович. – Мы сами все сделаем. Как надо. Не подведем.
– Облегчение испытываете? – не надо было этого говорить, но – сказал.
– Хм… А что? Ну, и испытываю… Баба с возу – кобыле легче. Слыхали такую народную мудрость?
Видно было, что Кузьма Иванович рассердился не на шутку. Поспокойнее, снова сказал себе он. Нечего тебе с ними ссориться. Их не переделаешь. И никого не переделаешь. Ничего нельзя изменить, и никого нельзя переделать…
– Господин Президент, – сказал Эдик примирительно. – Мы все вам соболезнуем. Но мы же ведь и понимаем, что иначе было – нельзя. Я знаю, вы на эту тему говорить не любите…
– На какую это тему я говорить не люблю?
– Н-ну… Прошу вас, господин Президент. Не надо. Эту проблему по-другому решить было просто невозможно. А этот путь, ей-богу, не самый плохой. Кронид правильно сказал: он должен был знать, на что идет.