Поиск седьмого авианосца
Шрифт:
Однако и в этой непроглядной тьме вспыхивали иногда светлые лучи: вероучители толковали детям Талмуд, ставились спектакли и давались прекрасные симфонические концерты. Умельцы собирали детекторные приемники, выходила газета и даже — в глубочайшей тайне — устраивалось богослужение. Семья Бернштейнов отмечала с соблюдением обрядов все еврейские праздники — Йом-Кипур, Симхас Тора, Рош Хашана.
Однако пайки урезались все больше, и к концу 41-го года люди умирали тысячами: особые «похоронные команды» каждое утро подбирали и сжигали трупы, лежавшие «на мостовых и тротуарах.
Доктор
Этот двадцатилетний парень уже успел повоевать и попал в гетто после того, как немцы разбили на подступах к Варшаве его дивизию. Его отец, полковник польской армии, попал в плен к русским под Белостоком и сгинул в Катынском лесу, где, по слухам, большевики расстреляли несколько тысяч офицеров, учителей и других представителей польской интеллигенции. Мать простудилась, когда ее с другими шестьюдесятью женщинами везли на открытой платформе из Белостока в Варшаву, заболела воспалением легких и умерла.
Соломон был высок ростом и очень силен физически: его светлые волосы вились крупными кольцами, черты лица были хотя и грубоваты, но правильны и даже красивы. Когда Рахиль смотрела на него, с лица ее исчезало затравленное выражение и глаза сияли тем мягким светом, которого так давно — целый год — не видел Ирвинг.
— Нас планомерно истребляют и убьют всех до одного, — хрипловато и тихо произнес однажды Соломон, сидя в маленькой комнатке Бернштейнов.
— Ну, зачем уж так, — возразил доктор. — Да, мы живем впроголодь, но все-таки живем. Кто тебе сказал, что нас собираются истребить?
— Вы не слышали о Треблинке?
— Конечно, слышал. Это не так далеко от Варшавы, на берегу Буга. Там трудовой лагерь, и очень многие по доброй воле уехали туда.
— Уехали многие, а не вернулся никто, — прервал его Соломон. — Говорю вам, это — массовое истребление нашего народа. Евреев убивают газом, а потом сжигают в печах. Немцы называют это «окончательным решением еврейского вопроса».
Женщины в страхе вскрикнули.
— Этого не может быть! — воскликнул Давид.
— Окись углерода, доктор.
— Но она действует медленно…
— Вот именно, — кивнул Соломон, — и потому они ищут что-нибудь более эффективное. Говорят, что будет применяться новое средство — «Циклон-Б». Уже строится большой лагерь в местечке Освенцим — по-немецки Аушвиц.
— Я слышал про него. Там узловая станция.
— Потому его и выбрали: им для их дьявольского дела нужна железная дорога.
— Да откуда ты все это знаешь?
Сол оглянулся по сторонам и еще больше понизил голос:
— Вы слышали про Боевую еврейскую группу?..
— Слышал. БЕГ. Ты тоже входишь в нее, Сол?
— Это и в самом деле боевая группа. Наши разведчики уходят за ограду и приносят нам сведения.
— И ты бываешь в городе?
— Да. Через канализацию. И я отвечаю за каждое свое слово.
— Не верю, не хочу в это верить! — воскликнула мать.
— Вы должны поверить! Нам нужен Ирвинг. Его место — у нас.
— Нет! Одного сына я уже отдала… Ирвинг — мой единственный.
— Прости,
Штаб БЕГа разместился в подвале одного из доходных домов на улице Грибовского. В тусклом свете одной-единственной свечи вокруг стола на ящиках сидело несколько юношей, не сводивших глаз со своего командира.
— У нас пополнение, — сказал Левин. — Это Ирвинг, сын доктора Бернштейна. А это — Иона Кац из Львова, — он показал на худенького паренька с запавшими щеками и широко открытыми карими глазами, ярко сверкавшими даже в полутьме.
Десятеро у стола кивнули.
— Иона, — понизив голос, обратился к нему Левин. — Расскажи нам про Einzatzgruppen, [9] если можешь, конечно, говорить об этом.
9
Отряды специального назначения, выполнявшие карательные функции.
Кац, покачав головой, медленно, как семидесятилетний ревматик, поднялся. Он казался ожившим покойником.
— Могу. Господь дал мне силу. — Его большие немигающие глаза прошлись по лицам сидевших и остановились на лице Ирвинга. Громким шепотом, похожим на шелест палой листвы под осенним ветром, он начал: — Я был одним из львовских евреев. Теперь я и вправду один. Во Львове евреев нет. Немцы организовали специальные группы, предназначенные для уничтожения евреев. — Медленно подняв руку, он восстановил нарушенную гневными и горестными возгласами тишину. — Нас всех: моих отца, мать, сестер — по улице Яновского, — может, вы ее знаете? — вывели за город. — Кац опустил лихорадочно горящие глаза, голос его дрогнул. — Заставили выкопать яму, выстроили в ряд нас всех — всех: стариков, женщин, детей, юных красивых девушек — и расстреляли из пулеметов.
— Но ты ведь уцелел? — спросил кто-то, невидимый в темноте.
— Да. Я уцелел. Отец и мать упали на меня и столкнули в этот ров, оказавшись сверху. А потом стали с криками и стонами валиться расстрелянные. Потом эсэсовцы достреливали тех, кто еще шевелился, били их в затылок… Я весь был забрызган мозгом матери.
Он осекся. Ирвинг, вскочив, успел подхватить пошатнувшегося юношу, усадил его на ящик, поразившись его худобе — Кац весил никак не больше сорока килограммов. Но-тот, как испорченный граммофон, продолжал свой рассказ, словно выполняя какое-то взятое на себя обязательство и одновременно убеждая себя, что все это не привиделось ему в кошмарном сне, а было на самом деле.
— Я пролежал в этой яме до ночи, заваленный окоченевшими трупами, а около полуночи, думаю, выбрался… И убежал в лес… — Он судорожно перевел дыхание.
— Ну, хватит, хватит, Иона, — мягко прервал его Левин. — Не мучь себя. — Он обвел взглядом сидящих. — Надо драться. Уже есть Треблинка, скоро будут другие лагеря, и среди них — Освенцим. Скоро Einzatzgruppen начнут хватать нас на улицах Варшавы.
— Нет! Нет! — в один голос воскликнули все, кроме Каца, вскакивая на ноги. — Драться!