Поиск
Шрифт:
Прошу радиста срочно связаться с АН-2. Пока он вызывает и настраивается, успеваю написать радиограмму:
«Командиру «Кедровки-2». Выше устья Удыгина обнаружили остатки сгоревшего самолета. Немедленно следуйте в этот район, установите, живы ли люди. Срочно направьте на место катастрофы нарты с опытными проводниками, аварийным грузом, радистом, запасными оленями. Дальнейшие указания получите в полете».
Когда мы были уже далеко от Удыгина, получили ответ с борта самолета АН-2.
«Идем по вашему заданию.
Мы летим на запад. Солнце слева. За последним хребтом, оконтуренным полуденными тенями, показалась знакомая излучина Зеи. Машина разворачивается, ныряет к земле, устало бежит по грунтовой дорожке.
Хочется скорее в штаб, чтобы разобраться во всем случившемся.
На аэродроме нас ждала «Победа». Шофер встретил нас так радостно, словно мы не виделись черт знает сколько времени:
— Чего радуешься? — спросил Плоткин.
— Разве не знаете? Тиманчика нашли!
— Где?
— Не сказали. Когда выезжал, радист крикнул: передай нашим, с Антоновской сообщение — обнаружен Тиманчик.
— Живой?
— Не знаю.
— Чего же не спросил? Давай в штаб живее!
«Победа» рванулась вперед. Въезжая в поселок, шофер неожиданно сбавил ход и, повернувшись к нам, сказал:
— Должно — живой, с высоты мертвого не узнать.
— Точно. Но — скорее в штаб.
И я вдруг поверил, что Тиманчик жив, и впервые за все время поисков почувствовал облегчение.
На нашей радиостанции пискливо работал приемник. На столе лежала пачка радиограмм. Радист, не отрываясь от работы, подал мне листок:
«Километров пятнадцать не долетая до места назначения, обнаружили на Удыгине человека, подававшего руками знаки. Мы узнали в нем Тиманчика. Рядом были волокуши и в них человек без признаков жизни. Мы сбросили аварийный груз и вымпел с запиской. В ней сообщили, что при наличии погоды утром прибудем к ним».
Все это свалилось на нас как награда. Трудно было что-то решить сразу. Однако не было сомнения, что и Степан жив, мертвого Тиманчик никуда бы не потащил. Но, видимо, он в тяжелом состоянии.
— Предупредите экипаж Борзенко, пусть отдыхает. Через час летим на Удское, — сказал я Плоткину. — Проконсультируйтесь с врачами, что нужно в данной ситуации сбросить потерпевшим. Все остальное решим в Удском.
Через час мы снова в воздухе. Ложимся курсом на Удское. Теперь самолет кажется быстрокрылой птицей, стремительно летящей высоко над землей. И вот вместе с облегчением приходит неодолимая усталость. Гул моторов кажется колыбельной. Я быстро засыпаю…
В поселке Удском много народу, но немного домов, и все заселены до отказа. Геодезическая партия размещается в старой бане. Новые хозяева ее утеплили, починили пол, обклеили стены газетами и зажили на славу, смирившись с неистребимым банным духом, низким потолком, с которого непрерывно сыплется земля, напоминая о ненадежности помещения. Предбанник занимает радист со своей походной станцией, а баню — начальник партии Лемеш.
Мы
Сквозь сон услышал восторженный голос командира корабля Федора Борзенко.
Встаю и выхожу из палатки. Ничего не узнать: ни старой бани, ни пней — все со снежными надстройками, в праздничном наряде, в блеске раннего утра. Всюду, точно сказочные чумы, стоят убранные пушистым инеем ели, и под ними курчавится смолистый дымок только что разведенного костра.
Внезапный гул мотора будит поселок. Залаяли собаки, заскрипели двери в избах, послышался стук топоров. «Утро, утро, утро», — свистит какая-то пичуга. Подходит пилот Борзенко.
— Уважьте, потрите спину, — просит он, стаскивая с плеч рубашку.
Беру пригоршнями скрипучий снег, сыплю ему на спину, растираю. Борзенко цепенеет, невнятно мычит. Клубы пара окутывают его.
Затем короткий завтрак, и мы на «антоновской» машине покидаем землю.
Удивительная прозрачность воздуха! Глазам открываются беспредельные пространства материка: заснеженные холмы, перевитые заледенелыми ручейками, мари и озаренные восходом скалистые вершины Чагарских гольцов. Гордо и далеко впереди, в сером утреннем сумраке — Удыгин.
Время тянется медленно. Я не отрываю взгляда от наплывающего на нас горизонта. Минуем устье Шевли. Слева вдали обозначилось ледяным пятном озеро Лилимун, и, наконец, в синеве лесов блеснул знакомый извилинами Удыгин.
Забираем вправо, идем над рекой. Еще несколько минут — и мы увидим дымок. Тиманчик, наверное, с вечера наготовил сушняка для костра и сейчас, услышав гул мотора, запалит его…
Идем низко над лесом. Глаза устают. Дымка не видно. Пилот смотрит на меня вопросительно.
— Тиманчик, наверное, намаялся за эти дни, проснуться не может, — сказал я, скорее, не ему, а себе, чтобы рассеять тревогу.
Тиманчик не может проспать. Усталость не усыпит его. Это я знаю твердо. Неужели еще что случилось?…
— Может, он не нашел груза с запиской?
Пилот не отвечает, показывает рукой вперед. Там, за береговым ельником появилось ледяное русло Удыгина, Глаза ловят какие-то черные неясные полоски.
— Вчера их не было, — кричит пилот, резко сбавляя скорость.
Машина проносится над руслом Удыгина. Черные полоски на льду — это буквы. Успеваю прочесть:
Что? Что выложил Тиманчик? Что помешало ему докончить слово, ведь рядом с надписью осталось две копны неиспользованных еловых веток. Пилот разворачивает машину. Беспрерывно повторяю: «Помс… помс…» Что же это за слово с таким началом?
Снова проносимся над руслом. Разгадка приходит сразу.
— Он хотел написать — помогите! — крикнул я не то от радости, не то от ужасного смысла этого слова.
Пилот утвердительно кивнул.
Из-под машины исчезает надпись, в последний момент, пролетая над ельником, я заметил в нем контур переднего края палатки. Ни дыма возле нее, ни живой души.