Шрифт:
Глава 1. Боль, как метод.
Прежде чем что-то наступило, нужно что-то из себя выдернуть. Что-то напоминающее боль, жало, стрелу, которая пронзает тебя и мешает сосредоточится, как мне сейчас. Мне мешает сосредоточится боль в области желудка, но, с другой стороны, именно она заставляет меня собраться и искать выход из положения, потому что просто терпеть боль, не отвелекаясь ни на что другое очень трудно, это требует концентрации всех сил. Да, именно так, боль, с одной стороны, мешает сосредоточится, но, с другой, – заставляет собраться. Ерунда какая-то на первый взгляд, но мне трудно определиться с тем, какая оценка правильная. Да, меня боль заставила, наконец, отключить свой аккаунт в фейсбуке, где я просто бесцельно
Боль заставила меня отбросить все другие занятия. Так, когда у тебя бред, ты можешь заниматься только им, только в структуре самого бреда ты ищещь пути к выздоровлению, дергая за все двери подряд, в надежде, что какая-нибудь откроется, и ты целиком и полностью отдаешься этому занятию, хотя и понимаешь, что оно бессмысленно, но, с другой стороны, какой у тебя еще есть выбор – нужно тянуть время и пытаться постепенно выбираться из этого состояния. Так и сейчас я тяну время и пытаюсь выбраться из своего состояния. Для этого я отключил все внешние раздражители и целиком сосредоточен на причинах своей боли, стараясь ее как-то приглушить, обмануть, отвлечь ее от себя.
Проблема в том, что боль во мне, а значит и источник ее тоже во мне, хотя я пытюсь привлечь сторонние силы к решению своей проблемы. «Поболит и перестанет» – утешаю я себя. Все же болит не так остро, как болело неделю назад, когда я ползал по-пластунски по полу, переворачивался, кувыркался, собирая на себя пыль и крошки, не обращая на это никакого внимания на то, как я выгляжу. Как в детстве, когда играл в войнушку, форсировал реки, зарывался носом в окоп. Что ж, сейчас и впрямь не так сильно болит, и я могу позволить себе некоторую роскошь – пытаюсь отвлекаться на размышления.
Как странно все, что я делаю. Но я продолжаю искать выход из ситуации, в которую я попал, словно охотник, который свалился в яму, приготовленную другим охотником, для поимки зверя.
Мне пришлось вырваться из ловушки самопрезентаций, которую представляет фейсбук, и где я тоже изрядно намусорил своими отражениями. Теперь меня стало это тяготить, и я закрыл это гиганское зеркало полотенцем, как это делают в комнатах покойников. Забавный обычай. Кажется я этого не делал, когда умерла мама. Просто забыл о нем, и вот этот образ внезапно напомнил о себе. Да, мне хотелось бы, чтобы те люди, которые знали меня, забыли обо мне. Пусть обо мне вспомнят другие, которые меня еще не знают, но как они смогут вспомнить о том, кого они не знали? Очередное противоречие, которое я не могу разрешить, но я это сказал только для того, чтобы дать понять, что я вовсе не желаю себе смерти, я желаю себе перерождения, в новом качестве, в новых для себя обстоятельствах и новом окружении, а обо всем старом желаю забыть, так как смутно догадываюсь о том, что моя боль имеет к моему прошлому прямое отношение.
Пусть я умру, но умру в той своей части, которая больна и обречена, все же здоровое пусть остается жить, я вполне обойдусь без воспоминаний и старых привязанностей, какими бы безобидными и милыми они мне не казались. Нет, должен быть совершен резкий поворот и полный отказ от того, что когда-то составляло содержание моей жизни, стандартный набор моей личности и характеристик, которые ей давали окружающие, и которым я всеми силами пытался соотвествовать. Нет, я больше не собираюсь ничего этого делать, и каким-либо образом поддерживать в себе. Для этого мне придется со всем этим расстаться навсегда, что, собственно говоря, уже и без того происходит само собой, поскольку у меня даже нет выбора, потому что иначе мне нельзя, иначе
Мне не страшно, сказать откровенно, мне немного больно, и это меня беспокоит, потому что это неприятно. Духовно же, смерть во мне выела значительную брешь, и я смотрю сквозь нее и вижу довольно многое, что в нее попало, и слегка даже изумляюсь, как без этого вообще возможна человеческая жизнь, но она возможна – и я тому свидетель, не знаю, правда, насколько долго.
Я не удивляюсь своей боли. Я бы удивлялся, если бы переносил свое состояние легко, как это и было до сих пор, но вот теперь, все становитья на места, и господь стал допускать возвращение нормальных человеческих чувств ко мне, так, словно бы до сих пор он считал меня слишком слабым, чтобы понести это. Пусть так, по капле, ко мне возвращается моя утраченная чувствительность, ведь если она обрушится на меня сразу, то едва ли я смогу выдержать сознание тех потерь, что я понес.
Впрочем, возможно мы просто несколько преувеличаем значение чувств в нашей жизни? Так ли они важны и необходимы? Не является ли все в этой жизни обманом, аффектом, иллюзией, как о том толкуют в приделах храмов всякого рода богоборцы и еретики?
Если и есть цель у искусства, то это облегчение боли. Все, что не отвечает этой задаче, нужно уничтожить. Следует создавать целые каналы, где размещать контент, способный облегчить симптомы угасания. Я задумываюсь над тем, что мне удалось сделать и соответствует ли мой продукт тем критериям, которые я определил. Так или иначе, я что-то создал, и должен отдавать себе отчет, для чего я это делал. Чтобы отсрочить свою смерть? Сделать ее более яркой? Внести смысл в тот отрезок жизни, который прожил?
У меня нет ответов на эти вопросы. Я лишь продолжаю писать, чтобы заглушить свою боль, в надежде, что мне удастся подобрать правильные слова, и я смогу ее хотя бы заговорить. Что если это на самом деле возможно? Если нет, то когда я умру, люди получат возможность посмеяться над этой хроникой безумия. Если я выживу, то возможно успею посмеяться сам, что тоже является неплохим результатом.
В болезни мы более всего одиноки. Именно поэтому мы чаще всего размышляем над смыслом своей жизни, когда больны. Что ж, к этому нечего добавить.
Однако же, в жизнь мою вошли новые привычки. Одна из них это умение спать на полу. Мне и прежде приходилось ей пользоваться – в пьяном виде я предпочитал лежать на полу, поскольку чувствовал себя там в гораздо более прочном и надежном положении, нежели на кровати. Однако, с наступлением приступов желудочных болей, я пользовался полом, как помостом, на котором словно змея снимал с себя кожу, пытаясь обрести положение при котором я меньше всего страдал. Так проходили дни и ночи, и когда боль отступала, я засыпал в том положении и месте, где меня заставало это счастливое состояние, и я, порой, с удивлением обнаруживал себя спящим в самых, казалось бы, неудобных для отдыха позах. Это было новое для моего тела состояние, к которому я постепенно начал привыкать. Что ж, и это было неплохо, учитывая то, с каким трудом мне давался этот покой, которым я дорожил больше всего на свете.
Я понимал это как метаморфозу, которая сопровождает изменения моего тела, его будущую антропометрию, и формы его будущего пребывания в мире. Я почти радовался и почти ликовал, пусть мне и были заданы слишком узкие рамки существования, но эти рамки были мне необходимы, так как именно в них я ощущал себя человеком, лишенным всего лишнего и случайного и добивался максимальной концентрации своего сознания в довольно аскетичных обстоятельствах, которые даже не выбирал.
В таких состояних писать непросто, но легче, чем говорить.