Пока мир не рассыплется в прах…
Шрифт:
— Боль не уходит!!! — кричит Федор прямо ему в лицо…
Конечно, она не ушла.
Вот она — ослепительный раскаленный шар крутится в кипящей, искрящейся массе, разбрызгивая ослепительные искры. Вращение все быстрее, быстрее. Центробежные силы растягивают, сплющивают огненную сферу, она раскачивается, смещается из стороны в сторону и вдруг вытягивается в дрожащий язычок плазмы — огонек за стеклом «летучей мыши». Влага дрожит на ресницах, и огонек вновь расплывается в сферическое нечто с янтарными наплывами.
Влажные цветные пятна плавают
Внутри него грохочет: бу-бу-бу-бу….
— Очнулся?
Федор застонал. Он почувствовал свое тело, от макушки до пяток, словно сбитую в кровь ногу с неумело намотанными портянками втиснули в заскорузлый сапог. Он попытался шевельнуться, но у него ничего не вышло. От ничтожного усилия возникло ощущение, что пламя из лампы запустили ему под кожу. Горло распухло. Федор попытался сглотнуть, но, кажется, забыл, как это делается. В ушах стоял грохот, за белым потолком били в невидимый барабан.
Легкая тень скользнула в толще извести. Федор попытался не выпустить ее из поля зрения, но взгляд наткнулся на перевернутую бутылку в штативе, легкие пузырьки всплывали за стеклом в толще прозрачной жидкости. Пластиковая трубка тянулась вниз. Он следил за ней, опуская взгляд, казалось, в глазницы насыпали толченое стекло. Трубка оказалась приклеенной пластырем к его локтевому сгибу. За ней маячило лицо старика. Он сидел на низком стуле в ногах кровати. Багровые тени играли в прятки в сетке морщин. Слезящиеся веки воспалены. Белки глаз иссечены кровавыми прожилками.
— Пить хочешь? Не тошнит? Дышать не тяжело?
Кажется, он выпил кружку воды пять минут назад. Слова едва доносились до него сквозь грохот барабана за потолком. Он таки сделал глотательное движение, в голове оглушительно щелкнуло, словно выстрелили из гаубицы. Саднило гортань, сердце колотилось.
— Ты извини, местный фельдшер, похоже, баловался наркотой. С морфием здесь туго…
— Что со мной?
Слова так и остались во рту сухими бумажными комками.
— Ничего. Все худшее уже случилось до того, как ты пришел сюда…
Федор закрыл глаза, пережидая волну дурноты и стискивая зубы.
— Ты пьян? — спросил он.
В полумраке сухо зашелестело. Старик смеялся. Радужные пятна под веками пришли в беспокойное движение.
— Теперь это непозволительная роскошь, хе-хе…
Воздух тек в легкие как расплавленное олово, скапливался на донышке и просачивался через диафрагму, заполняя обжигающей тяжестью ноги, словно пустые бутылки. Нестерпимо чесались ступни. Особенно правая. Поврежденную голень саднило.
— Мне пришлось ампутировать тебе ногу, — услышал Федор. — Для одного лишь хирурга при здешнем оснащении шаг более чем рискованный, но выбора у меня нет. Странно, что ты вообще выжил, хотя, что теперь говорить о странностях…
Старик сбился и замолчал.
Слова поднимались к потолку, радужно переливаясь, словно мыльные пузыри, и лопались там беззвучно, бессмысленно. Федор напрягся. Он хотел сесть на постели, но сумел только приподнять голову. Вены на шее вздулись. Он увидел
Взгляд заметался по складкам простыни. Глаза вылезли из орбит. Свинцовая кровь бросилась в лицо. Федор видел белый холмик ткани, натягивающий простыню слева, и… ничего не находил с правой стороны. Он упрямо попытался пошевелить ступней, хотя глаза говорили ему, что правая нога под простыней заканчивается безобразным утолщением чуть выше середины бедра. В пустоте нестерпимо чесалось и пульсировало.
Голова упала на подушку. Крик ветвился в бронхах, теряя силу, и лишь слабый выдох сочился через стиснутые зубы.
— Ты что сделал, а?! Ты что натворил, сука?!
Пальцы сжались в кулаки. Ремни заскрипели.
— Тихо, тихо…
— Ты же меня убил, тварь!
В глазах потемнело. Комната закружилась, верх стал низом и обратно. Кровь стучала в висках. Он задыхался, словно только что пробежал от подножия холма, через огороды до проклятого дома с призывом о помощи на крыше. В темноте металлически звякнуло. Запахло спиртом. В плечо ужалило. По виску тихонько скатилась невидимая бусина, оставляя влажный след.
— Как по-твоему, сколько мне лет?
Федор стиснул зубы. Он думал, что если сейчас сможет высвободить руки, то…
— Тридцать семь… А свое отражение ты когда в последний раз видел?
— Иди ты на хер!
— Тебе ведь лет восемнадцать-девятнадцать? Верно?
Послышался шорох, старик зашевелился в стороне от каталки.
— Открой глаза, — велел его надтреснутый голос.
Федор не хотел, но подчинился. Злость истаяла, сошла на нет. Он открыл глаза и увидел перед собой на подушке лицо отца, может быть, чуть моложе, каким он помнил его: «гусиные лапки» у воспаленных глаз, глубокие носогубные складки, заострившийся нос и скулы, туго обтянутые обветренной кожей; вот только вместо виноватой улыбки — оскал, зубы и десны в крови. Слеза набухла, повисела на мокрых ресницах и скатилась на висок. Федор моргнул. Лицо отца исчезло. Старик опустил зеркало…
— Что происходит? — спросил Федор, казалось, его голос тоже состарился.
Старик сел, тяжело опираясь о край каталки.
— Мы мертвы, — сказал он. — Мертвы с той самой минуты, когда случилось ЭТО…
Он махнул рукой в сторону заколоченного окна. Помолчал…
— Я не знаю тонкостей, я просто хирург районной больницы заштатного городишки, не генетик, понимаешь?
— Нет…
— Человеческий организм состоит из многих типов клеток. Разные ткани — разные клетки. Они постоянно обновляются и тоже с разной скоростью. Время жизни — неодинаково. Клетки умирают и повреждаются от внешних воздействий: ионизирующего излучения, питания, условий жизни, токсинов и так далее. Организм отторгает мертвые клетки либо частично поглощает их фагоцитами и использует как строительный материал для замены и заполнения пробелов, понимаешь? Мы стареем потому, что организм теряет способности к возобновлению: код ДНК в ядре клетки с каждым повреждением и восстановлением перезаписывается, но с ошибкой…