Пока мы не встретимся вновь

Крэнц Джудит

Конечно, нет ничего противоестественного в том, что родители провели три дня с дочерьми, одной из которых двенадцать, а другой — десять с половиной лет. Но это было довольно трудно, хотя, уж разумеется, не труднее, чем гнетущее зрелище огромной пустыни, по которой они ехали, казалось, бесконечно долго. Сейчас Ева просто не могла поверить, что пункт их назначения будет похож на те центры цивилизации, где она привыкла жить. Правда, Канберра и Кейптаун — всего лишь колониальные города, но в них были сильны британские традиции, а это создавало ощущение надежного уклада жизни.

Ева любила свой большой дом в Кейптауне с превосходным видом из окон. Штат консульства состоял из людей на редкость приятных, однако отказаться

от нового назначения для профессионального дипломата все равно что не иметь собственного фрака. Вообще, это назначение следовало считать повышением. Правда, город, куда они направлялись, лишь пятый по величине в новой для них стране, и Поль по-прежнему оставался только генеральным консулом, то есть был так же далек от посла, как и раньше, но здесь он возглавит местную французскую общину, пусть даже и небольшую. Поль всегда философски-иронично относился к своей далеко не блестящей карьере, но Ева, и не обсуждая с ним этого, видела — муж глубоко разочарован, что его снова назначили на пост, не дающий никакой реальной власти. Что ж, они как всегда сделают хорошую мину при плохой игре. Господа, принимавшие столь важные решения, были весьма злопамятны: для них Ева до сих пор оставалась отступницей и бывшей певичкой мюзик-холла. Однако они с Полем по-прежнему любили друг друга и детей, и это было самым важным для них.

Поезд замедлил ход, и, выглянув в окно, все четверо Ланселей увидели приближающийся город. Пустыня наконец кончилась. Мимо замелькали жилые дома и небольшие здания, затем — здания побольше, отличающиеся крайним безобразием, и автомобили. Наконец показался огромный вокзал.

По вагону забегали три проводника, перенося к выходу их багаж. Фредди, проявляя характерное для нее нетерпение, вскочила с ногами на сиденье и пыталась разглядеть, что впереди. Она так вывернула шею, что у нее с головы свалилась шляпка. Дельфина между тем проверяла с помощью маленького зеркальца, вделанного в крышку ее сумочки, хорошо ли сидит шляпка на ее гладких волосах. Поезд еще больше замедлил ход, и Еву внезапно охватило странное чувство, что Австралия, Южная Африка и эта новая страна столь же далеки от реальности, как и диковинные декорации, придуманные Жаком Шарлем для представлений «Казино де Пари».

— Прибыли, — объявил, входя в купе, проводник.

— Ну вот, любовь моя, мы и приехали, — сказал Поль, подавая Еве руку.

— Папа, можно задать тебе один вопрос, пока мы еще не прибыли? — спросила Фредди.

— Вроде тех, которыми ты донимала меня всю дорогу?

— Примерно.

— Тогда задай его проводнику. Ты его сегодня еще ни о чем не спрашивала.

— Сэр, — обратилась к проводнику Фредди, — этот город действительно называют Городом Ангелов?

— Да, мисс. Добро пожаловать в Лос-Анджелес.

Два месяца спустя, вместо того чтобы переодеваться к ужину, Ева присела на подоконник в спальне послушать воркование голубей, возвещавшее приближение вечера. Птицы гнездились в апельсиновой аллее, окаймлявшей подъездную дорожку к их дому, расположенному в районе Лос-Фелиз — гостеприимном пригороде, примыкающем с северо-запада к деловому центру Лос-Анджелеса.

Благоухание цветов апельсиновых деревьев и только-только распускающегося жасмина смешивалось в саду с одуряюще-сладким ароматом сотен цветущих розовых кустов. Есть ли на Земле, с благоговением спрашивала себя Ева, другое место, где весна тянется так же долго и дарит столь божественные ароматы? Или Лос-Анджелес — средоточие самых приятных запахов во Вселенной? Ева дышала и не могла надышаться благоуханием сумерек, когда деревья и цветы начинали источать свои ароматы.

Ко времени их приезда, в феврале, в Лос-Анджелесе уже стояла весна. Вовсю цвели лимонные деревья, наполнявшие воздух пронзительно свежим и сладким ароматом, желто-фиолетовые

анютины глазки, крошечные фиалки, бледно-желтые английские примулы, распускались незабудки. Весна продолжилась в марте, пробудившем к жизни первые ирисы и тюльпаны, высокие лилии, росшие в самых неожиданных местах, и кустики великолепной гардении, осыпанной мелкими белыми соцветиями, настолько душистыми, что одно соцветие могло наполнить благоуханием целую комнату. Теперь весна, к удовольствию Евы, наступила в третий раз за три месяца. В саду, как бы соперничая друг с другом, распустились жимолость, жасмин, водосбор, душистый горошек, наперстянка и шпорник, словно весна пришла в Сассекс, а не в Лос-Анджелес. Да, в ее саду росли по соседству наперстянка и тюльпаны, английские садовые цветы распускались в тени крупнолистных тропических растений. Сине-фиолетовая ягоранда из другого полушария мирно возвышалась рядом с типично французской гидрогенией. Разве такое возможно, или это страна вечной весны?

Это было бы слишком. Французскую душу Евы и так смущала бесконечная щедрость здешней земли, которая, попирая все законы ботаники, объединяла, казалось, несовместимое — деревья и цветы различных климатических зон. Ева вспомнила апрель в Париже: дождь, холод, и маленькое, очень нужное утешение в виде букетика первых мимоз, выросших на холмах близ Канн и купленных в киоске возле метро. Эти причудливые и довольно жалкие цветы с ностальгическим запахом и пушистыми желтыми соцветиями-однодневками назавтра же осыпались. Пожалуй, их любили только за то, что у них вообще хватало смелости появиться на свет. Вот какая весна была для нее привычна и знакома — печальная и скудная на радости, наполненная единственной мечтой о наступлении солнечного июля. А эта чудесная земля слишком прекрасна, чтобы существовать на самом деле, не так ли?

Впрочем, зачем обсуждать дары Господа, спросила себя Ева, их надо с благодарностью принимать. Лаперуз, первым ступивший в 1786 году на землю Калифорнии, конечно не задавался подобными вопросами. Ни Луи Бушет, посадивший первый виноградник на Мейси-стрит в 1831 году, ни Жан-Луи Винье, последовавший его примеру годом позже, не тратили попусту времени на философские размышления о необычной щедрости местного климата.

В 1836 году в Лос-Анджелесе проживало не больше десятка французов. Теперь же, чуть менее века спустя, французская община Лос-Анджелеса насчитывала в общей сложности двести тысяч человек. Ясно, как привлекательна эта земля для людей, подумала Ева и устало потянулась после утомительного дня, проведенного в обществе дам, таких энергичных, каких она еще не видывала.

Еве, в сущности, было безразлично, сколько французов живет в Лос-Анджелесе — двести тысяч или два миллиона. Все утро у нее ушло на бесконечно затянувшееся собрание в зале заседаний Французского Благотворительного Общества, где обсуждалась администрация Французского госпиталя Лос-Анджелеса, затем последовало собрание женского отделения Общества Святого Винсента де Поля. Собрание Благотворительного общества французских дам отняло у Евы весь день. Ей удалось избежать только обязательного посещения «Галльской рощи» — местного отделения общества друидов, «кружка Жанны д'Арк» и «Сообщества эльзасцев и лотарингцев».

Если бы только друиды, почитатели Жанны д'Арк и уроженцы Эльзаса могли собраться вместе с членами дюжины других французских организаций и сформировать один большой клуб по интересам, она бы так не уставала, лениво размышляла Ева.

Привычка состоять в нескольких обществах сразу и буйный дух американских граждан вкупе с превосходным, свойственным всем француженкам умением вести бесконечные разговоры делали нескончаемыми обязанности, которые лежали на плечах жены генерального консула Франции. В сравнении с нынешней загруженностью жизнь в Канберре и Кейптауне казалась сейчас Еве тихой и провинциальной.