Пока мы не встретимся вновь
Шрифт:
— Американцы, — сказал он, качая головой, — только американцы пьют чистый джин.
— Англичане тоже, — устало ответила она. Ничего более остроумного она не придумала.
— Да, детка, садись. Извини, забыл предложить.
Он протянул ей стакан и указал на большое кожаное кресло. Даже не бросив взгляд на большую неприбранную комнату, Дельфина опустилась в кресло и сделала глоток.
— Ну так почему ты пришла? В чем проблема?
— Я люблю тебя.
Оказалось, что произнести эти
Садовски задумчиво снял очки и несколько минут внимательно смотрел на нее.
— Похоже, что так, — наконец сказал он. Его тон подтвердил ее худшие опасения.
— Тебя это даже не удивило! Боже мой, какой эгоцентризм! — Неожиданно ее захлестнула злость, долгожданная злость.
— Долго же ты ходила вокруг да около, — сказал он, словно не поняв ее состояния.
— Это ты говоришь обо мне? — подозрительно спросила она.
— С какой стати?
— Ладно, неважно. Хорошо, теперь ты знаешь. Тебе есть что сказать?
— Ты невероятно избалована.
— Я это знаю. Что-нибудь еще? — резко спросила Дельфина.
Его слова о ее избалованности не избавляли от наваждения. Вот если бы он пожалел ее! Зачем, черт возьми, он снял свои очки! Ей хотелось погладить слабую вмятину на его носу и те вмятины, что остались возле глаз, таких необыкновенных, то ли близоруких, то ли дальнозорких. Ей хотелось потереться щекой о его поганую однодневную щетину, схватить его за длинные спутанные волосы, притянуть к себе и прижаться к его губам.
— Ты избалована привилегиями, которых ничем не заслужила, кроме того, что хороша собой. Ты всегда извлекала, извлекаешь и будешь извлекать из этого выгоду. Отвратительно!
— Это не моя вина. Я ничего для этого не делаю.
— А я этого и не говорил. Я сказал, что это отвратительно.
Он замолчал, размышляя.
— Какое все это имеет отношение к тому, что я тебя люблю? — снова заговорила Дельфина.
Первый раз он, кажется, не обратил внимания на эти слова.
— Я слышал, ты многим причинила боль.
— Что мне делать, если мужчины влюбляются в меня? Я не могу ответить им тем же по команде, — возразила Дельфина. «Что ему наговорили? В каком свете ее выставили?»
— Я понял, что ты сексуально опасна, детка. Когда ты даешь волю чувствам, надо вывешивать предупреждение о шторме.
— Я никогда никого не любила, — призналась Дельфина.
— Это не оправдание.
— Ты говоришь, как моя мать.
— Ну и что? Как я понимаю, ты специализируешься на режиссерах, а в промежутках не брезгуешь продюсерами.
—
— Но соответствует действительности. Я не собираюсь вписываться в мир твоих иллюзий и становиться еще одним режиссером, которому ты оказала честь.
— А я никогда и не просила тебя! Я даже пальцем не шевельнула, когда мы работали вместе. Я бы хотела, чтобы все это осталось только фантазиями. Ты уже не мой режиссер. Ты что, не понимаешь? Я тебя люблю!
— Понимаю, детка, и даже слишком хорошо. В тебе есть что-то дьявольское. Честно говоря, ты напугала меня до чертиков.
— Трус! С меня хватит. Я ухожу.
Дельфина встала. Того, что он сказал, было достаточно, чтобы попытаться изгнать нечистую силу. Она не могла больше выдержать. Это уж слишком: быть здесь и не сметь прикоснуться к нему! А ведь он говорил о ней. Неважно, что он говорил. Это все равно лучше, чем если бы он не замечал ее.
— Садись. Я еще не закончил. Тебя не удивляет, откуда я знаю, что ты меня любишь? Как ты думаешь, откуда?
— Мне наплевать. Как это характерно для тебя — все анализировать, — горько сказала она. — Твоя профессия обязывает тебя догадываться о том, что чувствуют люди. Может, я выдавала себя десятки раз. Впрочем, какая разница? Мы что, обсудим то, как, с точки зрения режиссера, надо играть неразделенную любовь? С точки зрения такого блестящего режиссера, как Арман Садовски?
— Замолчи, Дельфина. Ты слишком много говоришь.
Он улыбнулся каким-то своим мыслям.
— Ты так доволен собой, что просто противно. Я очень жалею, что пришла сюда. Мне следовало догадаться обо всем.
— Я тоже тебя люблю, — медленно выговорил он. Улыбка исчезла с его лица. — Моя любовь сильнее страха. Поэтому я знаю, что ты говоришь правду.
— Ты? Любишь меня? — недоверчиво и радостно воскликнула Дельфина. — Этого не может быть! Если бы ты любил меня, то сказал бы мне. Мне не пришлось бы приходить сюда… и… бросаться к твоим ногам.
— Я надеялся, что если ты любишь меня, то как-то покажешь это.
— Если?
Куда делось ее желание изгнать нечистую силу? Зачем сейчас рассуждать о любви? Если бы она была, он не мог бы скрыть ее. Почему она слушает его так, словно от этого зависит ее жизнь?
— Как мне было убедиться в этом во время съемок фильма? А вдруг все это лишь часть твоего хорошо отработанного сценария.
— О!
— Именно так!
Они сидели, повернувшись друг к другу и уставившись в пол, восторженные и ликующие, смущенные и потерявшие дар речи. Прошлое ушло, будущее было неопределенным, а вокруг них рушился мир.
— Когда? — наконец требовательно спросила Дельфина, возвращаясь к запутанному настоящему. — Когда ты влюбился в меня?