Пока не пропоет петух
Шрифт:
Во дворе все суетились. Я видел юбки, штатскую одежду, неразличимые лица. Все садились в машины. Из дома вышли солдаты, и они сели в машины. Я узнал старуху. «Подожгут дом?» — подумал я. Потом издалека до меня долетел шум удаляющихся двигателей.
Прошло время. Я не двигался. Снова все было прозрачным и спокойным. «Если схватили старуху, — подумал я, — схватили всех». Я вспомнил о Бельбо, который, свернувшись у моих ног, тяжело дышал. Я ему сказал: «Туда», — и подтолкнул ногой. Он, залаяв, подпрыгнул. Испугавшись, я спрятался за ствол дерева. Но Бельбо уже мчался, как заяц.
Я смотрел, как он трусит по дороге.
Во дворе все время было пусто. Потом я увидел, что Бельбо запрыгал и перестал лаять, он прыгал около кого-то, около мальчика, около Дино, вылезшего из-под ограды. Я видел, как они спустились на дорогу и вместе пошли по тропинке, по которой я столько раз ходил, возвращаясь домой. Несомненно, это был Дино. Я узнал красный шарф, который он носил поверх пальто, его порывистые шаги. Я бросился бежать по прелой листве и кустарникам, я то отодвигал мокрые ветки, то они стегали меня, я несся как сумасшедший: страх, восторг, тревога превратились в лихорадочный бег. В один из прогалов я еще раз увидел «Фонтаны», спокойный двор. Там никого не было.
Я встретился с Дино на середине склона. Он карабкался, засунув руки в карманы. Он остановился, раскрасневшись и задыхаясь. Но не показался мне испуганным. «Немцы, — сказал он мне. — Сегодня утром приехали на машине. Избили Нандо. Чуть не убили его…»
— Где мама?
Схватили и Кате. И даже старого Грегорио. Всех. Он и мама вышли, чтобы идти в Турин, они видели, как ехали немцы. Но не успели даже повернуться, как немцы, спрыгивая с машин, уже вбегали во двор. Выставив короткие ружья, они кричали. Мама задрожала. Нандо завтракал и не успел доесть. На столе до сих пор стоит миска.
— Они были в подвале?
Один немец схватил корзину с бутылками. Да, они избивали Нандо в подвале, слышны были крики. Они нашли ящики и ружья. Они кричали по-немецки. Ими командовал человечек в штатском, который говорил по-итальянски. Жена Нандо упала на землю. Ему мама приказала постараться спрятаться, потом прийти ко мне и обо всем рассказать. Но он хотел бы остаться с другими и тоже сесть в машину, он вышел, но немцы не разрешили ему забраться в кузов. Тогда мама так на него посмотрела, что он убежал в поле, и бабушка звала его, кричала. Все равно нужно было спрятаться.
— Тебя просили мне что-нибудь передать?
Дино ответил «нет» и вновь стал описывать то, что видел. Человек в штатском спросил, кто находился в комнатах наверху. Сколько людей по вечерам приходило в остерию. Потом он говорил с другими по-немецки.
Мы подошли к калитке. Дино сказал, что он уже поел и набил карманы яблоками. Всю дорогу я думал об усадьбах, скрытых в парках, и что ни в одной из них нельзя надежно спрятаться.
У дверей нас поджидала Эльвира. Она накинула пальто и ждала нас. Она была нахмуренная, нервная. Раскрасневшись, она бросилась мне навстречу и еле слышно пробормотала:
— Там немцы.
— Я уже знаю, — хотел ответить я, но то, как она схватила меня за руку и потащила в сторону, даже не обратив внимания на Дино, меня испугало.
— Сюда приходили два немца, — задыхаясь, проговорила она, — они назвали ваше имя… Они вошли… видели вашу комнату…
Не просто подкатила тошнота, мне отказали ноги. Я что-то пробормотал, но и голос мне отказал.
— Час назад, — тихим охрипшим голосом сказала Эльвира, — я не знала, где вы… я не хотела, чтобы они тут ждали… На бумажке я написала название школы и улицы. Они отправились туда… Но они вернутся, вернутся…
Еще и сегодня я вновь и вновь задаю себе вопрос, почему те немцы не подождали меня в усадьбе, послав кого-нибудь на поиски в Турин. Но поэтому я еще на свободе, еще здесь, наверху. Почему спасение выпало на мою долю, а не на долю Галло, Тоно, Кате, не знаю. Может быть, потому что я должен переживать за других? Потому, что я самый никчемный и ничего не заслужил, даже наказания? Или потому, что в тот раз я вошел в церковь? Постоянная опасность делает нас каждый день все более трусливыми. Делает нас глупыми, и то, что я случайно выжил, когда столько людей, которые лучше меня, погибли, не может меня удовлетворить… и этого мне недостаточно. Иногда, послушав бесполезное теперь радио, посмотрев сквозь стекло на опустевшие виноградники, я думаю, что случайно доставшаяся жизнь — не жизнь. И я спрашиваю себя, на самом ли деле я спасся.
В то утро мне было не до размышлений. Во рту я ощущал привкус смерти. Я прыгнул на тропинку за изгородью из самшита и, спрятавшись за кустами, попросил Эльвиру передать мои деньги и чековую книжку мальчику, а сам побежал в котловину с папоротниками, поджидать Дино. Я предупредил его, чтобы он посмотрел, не следят ли за ним. Я его попросил подойти к калитке и посмотреть.
Я посоветовал Эльвире ответить немцам, что я часто по несколько недель провожу в Турине и что она не знает, где именно.
Дино закричал: «Там человек!».
Я распластался на мокром щебне. Вернулась Эльвира и зашептала: «Ничего страшного. Проехала телега».
Так я спасся.
К папоротникам я прибежал весь взмокший. Но не смог сидеть, а ходил взад и вперед, чтобы успокоиться. Среди облетевших деревьев открывалось огромное, невесомое небо, таким я его никогда не видел. Тогда я понял, что значит небо для заключенных. Тот привкус крови, заполнявший мой рот, мешал мне думать. Я посмотрел на часы и пожалел, что обещал подождать. Это ожидание было ужасным. Если раздавался лай собак, я начинал прислушиваться, ведь я знал, что немцы используют ищеек. «Лишь бы Бельбо не побежал меня искать, — повторял я, — они могут пойти за ним».
Потом меня одолели подозрения и вопросы. Если немцы арестуют Эльвиру и ее мать, то мать, конечно, скажет, что я здесь. Мне хотелось вернуться и умолять их. Я думал, сколько раз я обижал Эльвиру. Я спрашивал себя, рассказал ли им Дино об арестах и ружьях. Меня немного успокоило то, что у меня они и не думали искать оружие.
Так проходило мое ожидание, я прислонялся к стволу дерева, говорил сам с собой, бродил туда-сюда, следуя за светом. Мне захотелось есть, я посмотрел на часы, было одиннадцать десять. Я ждал только полчаса. О Кате, о Нандо и о всех других я не осмеливался даже думать, как бы доказывая этим свою невинность. Вдруг я встряхнулся, я был противен сам себе. И в третий раз оросил ствол дерева.