Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью
Шрифт:
Назад, в прошлое
В моей жизни не так много людей, отношения с которыми были бы столь же дороги мне, как наша дружба с Нэнси. Конечно, у нас с ней бывали и разногласия, но за все тридцать лет нашего знакомства самая серьезная размолвка случилась в колледже, когда Нэнси скопировала мой наряд для вечеринки.
Мы с Нэнси могли бы просто пожить в
Но с остальными все будет не так просто, я знала. Даже с Джоном и с детьми. Не говоря уже о моей матери, Теодоре — Тее — Спенсер.
Знаете, как бывает, когда выходишь из душа и чувствуешь, что в ухо попала вода? Это не больно. Просто раздражает. И чем больше об этом думаешь, тем сильнее раздражаешься.
Вот такое чувство часто бывало у меня, пока я росла. Как от воды в ухе. Непокой в душе. И в основном из-за моих отношений с мамой.
Моя мать была красавица-гречанка: высокие скулы, волосы цвета воронова крыла и миндалевидные глаза. Талия у нее была такая тонкая, что я просто диву давалась, как там укладываются ее внутренние органы. Ей часто говорили, что она похожа на Софи Лорен.
Отец Теи ее боготворил, как и мой папа. «Женщины более прекрасной и экзотической, чем она, я не видел никогда в жизни», — сказал как-то папа, рассказывая об их встрече.
Вскоре после свадьбы у мамы случился выкидыш, и это едва не стоило ей жизни. К тому же у обоих моих родителей обнаружился ген гемофилии. Поэтому они решили не рожать своих детей, а усыновлять чужих.
Мою сестру Стефани, красивую брюнетку, удочерили в 1964-м.
Когда два года спустя они решили взять еще ребенка, мама специально попросила младенца с греческой кровью. От родителей — выпускников колледжа, уточнила она в анкете. Не рыжих и не конопатых.
Фактически она заказывала себе идеальную дочь: копию ее самой.
А появилась я. Пухлая. Светловолосая. С голубыми глазами-бусинками.
Непримечательная дочь выдающейся красавицы.
Обычно моя внешность ее не смущала. Пока я хорошо училась в школе — а я училась очень хорошо, — мама была довольна. Но стоило Тее разозлиться — берегись! Когда жестокость брала в ней верх, она шипела мне такие вещи, которых я не могу забыть до сих пор.
— Моя родная дочь никогда бы такого не сделала!
— Моя родная дочь выглядела бы иначе!
— Толстая корова! — часто обзывала она меня. И раздувала щеки. — Вот какая ты, корова толстомордая.
Лишнего веса во мне было фунтов десять.
Мы со Стефани часто подтрунивали над маминым разочарованием во мне и, смеясь, говорили, что «ребята из конторы по усыновлению не иначе как подшутили над ней», поскольку на гречанку я совсем не была похожа.
Помню, как я радовалась, если кто-нибудь говорил, что я похожа на папу — у него ведь тоже были голубые глаза. Мне так хотелось быть на кого-нибудь похожей. И так хотелось быть ближе к нему.
Мои отношения с мамой изменились, когда я стала старше и научилась давать отпор. Не моргнув и глазом, я могла сказать ей: «Да пошла ты!» или «Еще раз поднимешь на меня руку, я пожалуюсь папе!»
Не подумайте,
Да и характеры у нас были такие же разные, как лица. Тея не любила привлекать к себе внимание и на публике вела себя преувеличенно любезно. Неизменно улыбалась и уверяла, что все прекрасно, даже если все шло вкривь и вкось. Непрошеная честность в таких ситуациях заставляла Тею нервничать. Что подумают люди?
Я же росла закоренелым неслухом. В младшей школе я перевела вперед часы в классе, чтобы нас скорее отпустили на ланч. Обкорнала «хвост» на голове у любимицы нашей учительницы. В четырнадцать я без спроса взяла отцовский «камаро» — вздумала покататься, после чего обходила гараж стороной.
У меня есть кучи фоток, на которых я позирую со скошенными к носу глазами и раздутыми щеками — моя любимая клоунская гримаса. Как, должно быть, бесили такие выходки маму!
Но это не значит, что я была плохой девчонкой, даже несмотря на «камаро».
Я была круглой отличницей, избранной потенциально лучшей ученицей, старшей барабанщицей, старостой класса и членом комитета встреч выпускников.
Парень, в которого я была без памяти влюблена в старшей школе, Дэвид Хруда, разбил мне сердце, сказав:
— Ты слишком хороша для такого, как я.
И он был прав.
Но мама считала, что со мной хлопот полон рот и что ее родная дочь была бы другой.
А еще религия.
Мои родители всю жизнь состояли членами огромной конгрегации Баптистской церкви Юга. В нее входят такие заботливые люди, каких вы не встретите больше нигде в мире. Всю мою жизнь я видела от них только добро.
И все же где-то к концу школы твердая вера баптистов в то, что лишь один путь ведет к спасению, начала вызывать во мне сомнения. Меня всю передергивало, когда они ставили перед собранием единственного среди них обращенного еврея и заявляли, что он нашел путь к спасению: «Принял Иисуса Христа как своего Господа и Спасителя».
А как же миллионы других людей, спрашивала я, которые о Христе и не слышали? Или не поклоняются ему? Как же буддисты? Мусульмане? Даосы? Индуисты? Как же евреи, чья система верований опережает христианскую на тысячу с лишним лет?
Миллионы людей сохраняют древние верования, и Иисус не является их частью.
«Как же быть с ними?» — спрашивала я. «Они попадут в ад. А мы должны их спасти», — отвечали мне баптисты.
Мое сердце противилось этому. И я покинула Баптистскую церковь, едва стала достаточно взрослой, и еще шутила при этом, что вернусь только в сосновом гробу.
«Надо же, как в воду глядела», — думаю я теперь.
После школы я выбрала колледж подальше от дома, в Университете Северной Каролины, в Чапел-Хилл. Потом училась за границей, в Швейцарии. Защитила магистерскую диссертацию по международным отношениям и прошла практику при Организации Объединенных Наций.