Пока не забыто
Шрифт:
– В противном случае, – сказала она, – в своем гойском общежитии ты скоро начнешь материться, пить водку и в душе твоей не останется ничего еврейского.
Я утвердительно качал головой, в знак полного согласия на бабушкин контроль на расстоянии. А на самом деле я принял твердое решение ничем не выделяться из избранной мной новой «единой семьи». Я не боялся и пристрастия
Да и о какой водке мог идти разговор, если у десятка моих соседей по койке не хватало денег не то, что на выпивку, а на обычный кусок хлеба. Их ежемесячная стипендия была очень мала. Как ребята ее не экономили, а на два-три последних дня ее все равно не хватало. Чтобы сберечь силы, сразу после занятий ребята укладывались спать. В самые лучшие времена их обед состоял из куска хлеба с кабачковой икрой и банки подслащенного кипятка.
Я, как только переехал в общежитие, приобщился к руководимой Геной студенческой бригаде дворников. Вчетвером мы прибегали к пяти утра на завод пищевых концентратов. Он находился в 10–12 минутах ходьбы. Там до начала занятий мы успевали убрать дворовой мусор и сложить в штабеля сотни возвращаемых магазинами тарных ящиков. В зимние снегозаносы нагрузка возрастала. Метлу мы заменяли на лопаты для уборки снега. Но зато как нас выручала половина пусть и маленькой зарплаты.
С кружкой теплого киселя на завтрак в конце работы ей не было цены. Гена рассказывал, что и об этом договаривался с директорами соседних заводов наш завуч Матвеев. Спустя месяца три я прибавил к важному приработку деньги, которые мне вручили летом в родительском доме. На них я купил нарядный венгерский костюм, две китайских сорочки и чешские туфли. Изделия советского производства были несравненно худшего качества. Наташа Дехтярева ахнула от неожиданности, когда увидела меня на очередной репетиции во всем новом.
– Ничего себе провинция! – орала она на этот раз. – Далеко не каждый москвич ходит в таких нарядах.
«На началах шефской помощи» Мирьям Яковлевна пригласила помощника режиссера театра Советской армии на две
Премьера состоялась в канун нового 1953 года. Небольшой актовый зал техникума до отказа заполнили студенты и преподаватели. Они аплодировали удачным сценам, особенно песенке, которую я спел в финале спектакля. Поклониться зрителям вместе с нами вышла Мирьям Яковлевна. Она объявила, что я сам придумал слова и мелодию песни. Это превратило меня в местную знаменитость. В зале, на виду у всех, ко мне подошел Петр Данилович:
– Молодец! – сказал он и крепко пожал мою руку. – А с русским языком, судя и по песенке, у вас полный порядок.
Очередные зимние каникулы пришлось провести в Москве. На заводе было много работы, связанной с очисткой территории от снега и наледи. Зато по вечерам, во исполнение наказа бабушки, я тогда навестил несколько родственников. Правда, встречи с ними теперь вызывали больше тревоги, чем радости. С 13 января в газетах замелькали заголовки о деле кремлевских врачей.
Об этом теперь только и говорили в домах моей родни. С особой тревогой сообщалось о слухах по поводу готовившегося выселения евреев в барачные поселки таежной Сибири. У власти уже был немалый опыт изгнания с насиженных мест чеченцев, крымских татар и поволжских немцев. Только те злодеяния не сопровождались раздуванием настолько откровенной ненависти к преследуемому народу. По последним слухам, половину евреев планировали уничтожить в пути голодом и холодом.
В скудное обеденное меню выходных дней моих обрусевших дядюшек уже давно входила «половина четвертушки водки для аппетита». В пору сгущавшихся грозовых туч ее опустошали целиком.
– Кошмарное беззаконие! – возмущалась Клара, жена Володи, убирая со стола тарелки из-под куриного бульона с домашней лапшой. – Только лично я сомневаюсь, что сам Сталин знает о преступных действиях отъявленных антисемитов из своего окружении.
Конец ознакомительного фрагмента.