Пока подружка в коме
Шрифт:
— Хреново мне от всего этого, — говорит Гамильтон, укрывая скелет запасным халатом. — Лично у меня, Хефа, последнего знаменитого на весь мир плейбоя, нет времени на то, чтобы гнить. Аньелли, Ниархос [25] , принц Уэльский — все умерли. Я остался один, и мне надлежит стать хранителем аристократических традиций. «Voulez-vous un Cadillac [26] , месье?» Что за жизнь — ночные клубы, выпивка да полеты на «Конкорде».
— Гамильтон, заткнись, — обрывает
25
Джанни Аньелли — владелец концерна «Фиат», Ниархос — владелец крупнейших судоходных компаний.
26
Угодно вам «кадиллак» (фр.).
— Presto [27] .
— Большое спасибо.
Ричард с Пэм начинают возиться с запертым на ключ ящиком, в котором лежат лекарства. Несколько уже привычных движений, и дверца распахивается. На пол вылетают какие-то коробочки и флакончики.
— Во кайф!
— Слышь ты, Хеф, давай рюкзак, — говорит Ричард; в этот момент у него под ногами шмыгает какая-то тень. — Атас, белка!
— Ой, какая миленькая, — восхищается Пэм. — Надо будет взять ее с собой, когда поедем к Бейб Лэйли на Бермуды.
27
Быстро, мигом (итал.).
— Дорогая, у нее вилла на Ямайке. А кстати, кто еще приглашен?
— Твигга. «Секс Пистолз». Джексон Поллак. Линда Евангелиста.
— Ребята, вы меня уже до ручки довели своими фантазиями, — возмущается Ричард.
— Если фантазировать — это преступление, то готов признать свою вину целиком и полностью.
Гамильтон делает глубокий печальный носовой вдох, в чем, естественно, тотчас же раскаивается. Ричарду на это наплевать.
— Ну-ка, ну-ка… Есть! Викодин, годен до двухтысячного года.
Из третьего примерно ряда раздается писк. Слышно, как какой-то зверь пробегает по гладкому полу.
— Черт! Тоже мне, фильм ужасов. Ладно, собираем что нужно и сматываем удочки. Гамильтон, притащи тележку, так проще будет.
— Слушаюсь.
Гамильтон приволакивает пустую тележку из отдела поздравительных открыток. Ржавые колесики скрипят и застревают. Ричард и Пэм сваливают лекарства в верхнюю корзинку.
— Блин, чуть не забыл. Карен просила ватных шариков и масла для кожи. Где это может быть?
— В соседнем ряду.
Чем дальше они углубляются в вонючие, затянутые паутиной недра останков магазина, тем темнее становится вокруг. По пути приходится перешагнуть через пару трупов, но все трое давно привыкли к этому. Медленно-медленно они продвигаются вперед. Неожиданно им под ноги попадается пара енотов. Зверьки испуганно пищат и удирают, карабкаются на Монблан из отсыревших бумажных полотенец.
— Черт!
— Тихо! Или показалось? Вроде бы Карен звала нас.
Три-четыре!
Враз вспыхивают все лампы под потолком.
Мои друзья тоже вскрикивают, поднимают головы и видят меня, Джареда, между потолочных балок.
— Это я, — говорю я и добавляю: — Я пришел дать вам свет.
— Ты мудак! — орет Гамильтон. — Мы из-за тебя чуть не ослепли.
— Ну, извини, перестарался. Хотел вам устроить световое шоу. А получилась фигня. Ладно, вечером увидимся. Пока.
— Какое еще световое шоу? — удивляется Пэм.
— Ему ведь, с чисто технической точки зрения, всего шестнадцать лет, — напоминает Гамильтон.
— А ведь верно, — бормочет себе под нос Пэм. — Он, значит, даже младше, чем Карен.
Венди осторожно пробирается по буро-коричневому лесу, начинающемуся сразу же за ее домом. Она вооружена ружьем двенадцатого калибра — на случай нападения одичавших собак. Ее волосы только что вымыты и уложены — в стиле, модном в 1997 году, а если подумать, то и в 1978 тоже. Под толстым бежевым непромокаемым плащом надето очень соблазнительное кружевное белье; этот комплект она сегодня утром раздобыла в секс-шопе на Марин-драйв. Она зовет меня:
— Джаред? Джаред?
Она боится, что я не услышу ее или не отзовусь. Но я здесь.
— Привет, Венди.
Я появляюсь на расстоянии броска камнем — парю в воздухе, золотистый в окружающем меня свечении, потихоньку проплываю между пихтами и лиственницами, что растут на склоне оврага. Вскоре я уже рядом с Венди.
— Ты пришел.
— А то нет. Ну, ты как? Накрылось тогда наше свидание, помнишь?
Мы молчим. Я жду, пока Венди заговорит первой.
— Я по тебе скучала. Ты так помог мне тогда, в прошлом году, когда все это началось. А потом пропал. Почему?
— Я знал, что вернусь.
Она медленно подходит ко мне вплотную.
— Джаред, скажи мне, как это — быть мертвым? Я не хочу показаться бестактной, но мне страшно. А с другой стороны, я ведь врач. Я, когда училась, и потом, уже в больнице, всегда, когда видела покойников, думала: «Вот смерть, а что после?» Потом настал конец света, и что? Что я продолжаю видеть вокруг себя? Мертвые тела. Тут ведь больше ничего нет. Мы устроили «санитарную зону» вокруг наших домов, но дальше везде сплошная братская могила.
— Смерть, Венди, — это не смерть. Ну, по крайней мере, не вечная темнота, если ты ее так понимаешь. Но пока я не могу сказать тебе больше. Все это слишком серьезно. Придется подержать язык за зубами.
— А как насчет рая?
— Ладно, это я тебе могу устроить.
Глядя прямо мне в глаза, она говорит:
— Там, в больнице, — тебе было страшно? Я к тебе столько раз приходила. Печенье всякое таскала, сама пекла. Ты был такой милый, но по глазам было видно, что мыслями ты где-то далеко. Ты до конца не потерял обаяния — даже когда потерял надежду.
— Я был слишком молод, чтобы бояться смерти всерьез. Но рак оказался моим личным Испытанием, и я о нем не жалею.
— Фигня. Врешь ты все.