Пока подружка в коме
Шрифт:
Мы проходим мимо поваленных деревьев, заросших вьюнком заборов. Вместо некоторых домов — обгорелые пни фундаментов. Вот птица — сидит на грудной клетке очередного скелета. Трещины в асфальте. Машины стоят как попало.
Собачий скелет, выбеленный солнцем и кислотными дождями.
— Пинбол, мир его праху. Доберман Вильямсов. Он бросился на Венди, но Гамильтон успел его пристрелить. Жаль пса. Он ведь не виноват, просто озверел от голода.
— Грустная история.
— Слушай, Джаред, рассказал бы ты мне кое о чем. Тогда, в семьдесят
— Страшно ли мне было? Да до усёру. Не хотел я помирать! Я хотел пожить, увидеть будущее — что станется с людьми, которых я знал. Я хотел увидеть плоды прогресса — электромобили, контроль над загрязнением окружающей среды, новый альбом «Talking Heads»… Потом у меня выпали волосы, и я понял, что перешел черту. Пришлось просто держаться, чтобы не доводить родителей. Им и так паршиво пришлось.
Ричард мыслями где-то далеко.
— Ты часто думаешь о смерти? — спрашиваю я его.
— Часто ли? Да я о ней только и думаю. А как иначе-то? Ты посмотри вокруг.
— И что ты надумал?
— Смерть не так пугает меня. Я ведь уже могу себе представить, что после смерти встречусь со всеми, кого знал раньше, — куда бы они ни попали после того, что случилось. Но будь я на твоем месте тогда, в школьные годы, — не знаю, удалось бы мне держаться так достойно, как ты. Кто знает, я, может быть, выл бы, орал, вымаливал еще хоть чуточку времени, пусть даже на этой старой посудине — на планете, где нас угораздило родиться и жить.
— Нравится тебе здесь?
— Нет. Но я при этом жив.
— Этого достаточно — быть живым?
— Это то, что у меня есть.
— Ричард, скажи мне честно… Только честно, потому что по-другому нельзя: я ведь как-никак посланец небес.
— Заметано.
— Я и Карен — мы были для тебя предлогом, чтобы не жить своей собственной жизнью? Ты ведь выключился из жизни, совсем.
Вопрос оказывается явно болезненным, но Ричард, выждав паузу, берет себя в руки, и на его лице появляется выражение: «В конце концов, почему бы и нет».
— Да, это так. Я действительно самоустранился. Но при этом оставался законопослушным гражданином: выносил мешок с мусором к приезду машины каждый вторник, принимал участие в выборах, ходил на работу…
— В глубине души ты ощущал пустоту такой жизни?
— Было дело. Но — самую малость Ну что, доволен ответом?
— Перестань. Пойми, это нужно. Мне нужно понять, какие вы все.
— Учти, я перестал самоустраняться с тех пор, как Карен проснулась.
— Да, это верно.
— А обязательно об этом, Джаред? Давай обсудим кого-нибудь еще: соседей, друзей, знакомых.
— Всех, кто тут есть, я сегодня уже видел, со всеми поговорил.
— Я польщен. Какая честь!
Мы идем дальше, доходим до Сент-Джеймс-плейс и приближаемся к бывшему моему дому — неказистой хибаре в полтора этажа, небесно-голубого цвета. По правую руку — следы пожара. Сгорел дом соседей. Пепел и угли совсем свежие.
— Пожар был недели три назад, — говорит Ричард и добавляет: — Молния.
Мы останавливаемся перед калиткой.
— Ну вот, Джаред. Твой дом. Зайти не хочешь?
— А можно? Я в том смысле, что я-то хочу, но вот… если ты пойдешь со мной. Что-то мне боязно одному…
— Что? Ты же призрак, чего тебе мертвецов-то бояться?
— Ну, вот так получилось. Неправильное я какое-то привидение в этом смысле.
— Ладно, привыкнешь еще. Все привыкли. Гамильтон их протёчниками называет.
На лужайке перед домом трава по колено, декоративные кусты побурели и высохли. Плющ уцелел, его зеленые пряди разрослись и загородили входную дверь. На замок она не заперта. Ричард нажимает на ручку, дверь подается, из-за нее вырывается поток теплого воздуха. Он несет с собой противнейший запах — что-то вроде аммиака. Ричард морщится и спрашивает:
— Ну что, не передумал?
— Пойдем, прошу тебя.
Внутри время словно остановилось.
— Бог ты мой! Ричард, да ведь здесь ничего не изменилось с того дня, когда я тут был — в последний день перед тем, как в последний раз попасть в больницу. Врачи мне мясо есть запрещали, а отец нарезал кусок индейки — мелко-мелко — и сказал, чтобы все шли к черту со своими запретами. Потом меня стало рвать — сначала обедом, а после кровью. Пришлось вызывать «скорую». Родители и сестра так перепугались! Зрелище действительно было не для слабонервных.
Ричард ждет в гостиной, я осматриваю дом. Вот новый телевизор, вот микроволновка на кухне, на холодильнике — новые магнитики. А в остальном — все так, как в тот день, когда меня увезли. Я направляюсь к лестнице; Ричард, внимательно глядя мне в глаза, спрашивает:
— Джаред, ты точно хочешь туда подняться?
— Все будет в порядке. Если, конечно, ты не уйдешь. Поднимемся вместе?
Ричард идет вслед за мной. Мы подходим к моей бывшей комнате — в последние годы там стояла швейная машинка. Я заглядываю в ванную, в комнату сестры. Вот и спальня родителей.
— Пусти меня первым, — требует Ричард.
Я говорю, что такие предосторожности излишни, но он непреклонен. Он приоткрывает дверь, заглядывает в комнату, лицо его бледнеет, и он возвращается на цыпочках.
— Протёчники. Поверь мне на слово, смотреть на это тяжело.
— Мне нужно, — говорю я и захожу в комнату.
Ричард заходит следом за мной. На кровати останки моих родителей. Мумии среди матрасов и одеял.
— Сочувствую, дружище, — говорит Ричард.
— Нет-нет, все нормально. Так задумано природой.